И он аккуратно отвёл квадрокоптер в сторону спортивного зала, освободив зацеп верёвки. Плакат с Леонидом Ильичём остался на месте.

— Здорово, — не удержалась директорша. — Давайте второй вешать.

Вася повторил процедуру ещё раз — через минуту герб СССР красовался на правом флагштоке.

— А как мы это снимать будем? — поинтересовалась Оксана, — наверх лезть придётся?

— Зачем, — возразил я, — этот крючок же вниз опускается вот этой штукой, и я покрутил приспособление для подъёма-спуска флагов, плакат оказался у меня в руках.

— А не засбоит ваша штука на митинге? — засомневалась директриса.

— Давайте ещё раз повторим, — предложил я, — если опять всё нормально будет, значит и на митинге не подведёт…

Митинг

И мы повторили всю процедуру сначала. Была одна маленькая заминка с первым плакатом, только со второго раза Вася зацепил его за крючок флагштока, но директриса предпочла этого не заметить.

— Ладно, уговорили, — сказала она нам обоим, когда я снова смотал плакатики в рулоны, — сделаем именно так… когда гимн заиграет, тогда и начинайте. А тебе, — упёрла она палец в грудь Васи, — обещаю положительный аттестат по итогам восьмого класса. Как активному общественнику и рационализатору.

— Спасибо, Оксана Алексеевна, — он даже слегка покраснел, никогда бы не подумал, что Вася Дубин умеет краснеть.

— А сейчас свободны до половины двенадцатого, тогда подходите прямо сюда. И вот ещё что… — задумалась она, — спрячьте вы эту игрушку подальше с глаз, а то ученики будут отвлекаться от процедуры митинга… и с вас, Антон Палыч, речь — после меня выступать будете.

— Мне ж подготовиться надо, — взволновался я, — что ж вы раньше не сказали?

— А раньше вас милиция ловила, — подколола она меня.

— Кто от учеников будет выступать, определили? — хмуро уточнил я.

— Да вот Вася и выступит, — повторно ткнула она в него пальцем, — чтобы далеко не бегать.

— Я не умею, — растерянно ответил он, — никогда не выступал…

— Пойдём, я тебе слова напишу, — взял я его за рукав, — а модельку мы положим в картонную коробку, я видел, рядом с раздевалкой лежит парочка подходящих.

И мы с Васей вернулись в школу, коробку я по дороге прихватил, квадрокоптер в неё свободно влез и даже место осталось.

— Батарейки бы не сели, — задумчиво начал размышлять вслух Вася, — хорошо бы запасные, чтоб были. У меня дома есть — я сбегаю, а вы пока слова сочиняйте, — предложил он.

И я согласился с его планом — он убыл очень резвым шагом, а я зашёл в учительскую, там абсолютно пусто было, и уселся на своё рабочее место. Чего ж там написать-то, подумал я, почёсывая затылок, да ещё в двух экземплярах… с натугой вспомнил, что говорили наши боссы в реальной истории, получилось примерно так:

Товарищи!

Тяжелая утрата постигла нашу партию, наш народ, все передовое человечество. Сегодня мы провожаем в последний путь Леонида Ильича Брежнева — славного сына нашей Родины, пламенного марксиста-ленинца, выдающегося руководителя Коммунистической партии и Советского государства, виднейшего деятеля международного коммунистического и рабочего движения, неутомимого борца за мир и дружбу народов.

Леонид Ильич принадлежал к плеяде политических руководителей, которые выросли и закалились в годы самоотверженной борьбы советского народа за упрочение завоеваний Великого Октября, за осуществление заветов Ленина, за построение социализма в нашей стране, за ее свободу и независимость.

Рабочий и воин, выдающийся организатор и мудрый политический деятель, Леонид Ильич Брежнев был связан с народом кровными, неразрывными узами. Вся его жизнь и деятельность были подчинены служению интересам людей труда. Весь свой яркий талант, всю свою огромную энергию он отдал делу социализма — общества свободы и социальной справедливости, братства людей труда.

Прощай, дорогой Леонид Ильич! Память о тебе никогда не угаснет в наших сердцах. Дело твое будет продолжено в свершениях нашей партии и народа!

Вроде пойдёт… а теперь для Васи что-нибудь попроще…

Товарищи учителя и учащиеся!

Говоря от лица подрастающего поколения Советской страны, хочу выразить чувства глубочайшей скорби по безвременно ушедшему от нас Леониду Ильичу.

Ну и ещё пара предложений в том же духе, а закончить бы так наверно надо:

Спи спокойно, дорогой Леонид Ильич! Молодёжь с честью продолжит начатые тобой дела.

А и хватит, подумал я, откладывая в сторону эти два листка, только надо показать их Оксане, а то вдруг не понравится. А тут и Вася с батарейками вернулся.

— Это чего, это мне? — удивился он, когда я сунул ему в руки его речь.

— Тебе, кому ж ещё, — ответил я, — выучи, а то если по бумажке будешь шпарить, нехорошо выйдет.

Но тут из коридора раздались невнятные звуки, как будто кто-то там задыхался и хотел при этом что-то сказать.

— Ты это слышал? — спросил я у Васи.

— Чего слышал? — не понял он.

— В коридоре кто-то бормочет…

— Ничего я не слышал, — хмуро отпёрся он, — но посмотреть наверно надо.

И мы оба вышли из учительской — направо шёл коридор, упиравшийся в стеклянные двери на лестницу, постоянно закрытые (открывали их только по большим праздникам или во время генеральных уборок), слева-справа кабинеты директора-завуча и физики с биологией, при этом вот последнем ещё и живой уголок имелся небольшой. Шум шёл как раз оттуда, из предполагаемого расположения живого уголка, плюс добавились глухие удары.

— Теперь услышал, — хмуро констатировал Вася, — там же эти… кролики с ёжиками живут, может они шумят.

— Пойдём посмотрим, — предложил я.

— Может Оксану Алексеевну с собой возьмём? — внёс он рациональное предложение, и я быстро согласился.

Но увы, не было никого ни в директорском, ни в завучском кабинетах.

— Значит не судьба, идём вдвоём, — сказал я и уверенным шагом направился к двери кабинета биологии.

Он оказался незакрытым — я осмотрел класс, ничего тут подозрительного не обнаружил, и тогда толкнул уже дверь направо. Там сначала шла небольшая кладовка для наглядных пособий и разных плакатов, а уж далее располагался самый он, живой уголок. Лично я в нём был всего один раз, запомнил только, что числились в его составе пара кроликов с облезлой шерстью, несколько канареек в большой клетке и упомянутый Васей ёжик, большой и суровый. Днём он всегда спал.

Этот ассортимент мне и предстал перед глазами, кролики молча смотрели на меня красными глазами, ёжик спал, а канарейки верещали без умолку. А кроме того в дальнем углу имела место англичанка Софья, связанная по рукам и ногам и прислонённая к стеночке, а во рту у неё ещё и кляп торчал, похоже из тряпки, которой доску протирают. Край юбки у неё задрался, обнажая подвязки чулков, и