Я утомился, делая многочасовые записи, поэтому мозг мой с готовностью переключился на относительно более легкое занятие — чтение книги, не связанной с работой. Я читал и читал, не замечая времени, в тишине, в полумраке, забыв о собственной усталости, зачарованный стихами, которых, надо сказать, я почти не понимал.

Перевернув очередную страницу, ближе к концу, вместо пентаграммы или талисмана я обнаружил гравюру. Почти полминуты ушло у меня на то, чтобы осознать ее сюжет, но до сегодняшнего дня я сожалею о том, что увидел ее. Содрогаясь, я закрыл книгу и отшвырнул ее, однако в моем мозгу уже запечатлелись фигуры и формы, наполнившие меня невыразимым ужасом. Это был всего лишь беглый взгляд, но с тех пор, как я разглядел иллюстрацию, я обречен помнить ее до конца жизни.

На гравюре была изображена не восточная сцена, как можно было ожидать. Нет, действие происходило в Европе, в большом храме, со склепами, с тенями по обе стороны широкого нефа. Толстые резные колонны отделяли неф от боковых приделов. Толстый ковер, висевший против алтаря, скрывал из вида восточную часть церкви.

На одной стороне выстроились в ряд несколько каменных могил с водруженными на них памятниками. Одна из могил, возле алтаря, была открыта, тяжелая металлическая дверь отворена. На полу лежали, как мне показалось, трупы. Их, похоже, только что вынули из гробов и разбросали по приделу. Уже одно это отвратительное зрелище заставило меня содрогнуться, но не это было самым ужасным.

Едва заметные в расщелине могилы, несколько фигур склонились над останками. Маленькие коренастые фигуры. Обнаженные тела их цвета пергамента были бледны и бескровны. Нагнувшись над извлеченными из могил телами, они сосали и куса-пи. А один... Боже! Никогда не забуду этого! Один, повернув голову, смотрел прямо на меня. Его лицо было скрыто полусгнившим полотном, но я точно знал: у него не было глаз. У него не было глаз, но я уверен: он видел.

Захлопнув книгу, я откинулся на спинку стула, ошеломленный тем, что только что увидел. С абсолютной уверенностью я знал лишь одно: непристойная сцена, изображенная на гравюре, не была придумана художником, он взял ее из жизни.

Нервно оглядевшись вокруг, я вдруг впервые осознал, что слышу этажом выше какие-то звуки. Что-то подсказало мне, что звуки эти уже раздавались какое-то время, а когда я погрузился в чтение, усилились. До этого момента я их не замечал. Я постарался понять, что бы это могло быть. Наверху, медленно продвигаясь, что-то шлепало и скребло по полу. Сначала я подумал, что там электрики, проверяющие проводку. А может, верхнее помещение сдано в аренду?

Продолжая прислушиваться, я почувствовал, что звуки эти, какова бы ни была их природа, не имеют отношения к человеку. Нечто, двигавшееся наверху, приблизилось к лестничной площадке второго этажа, и сердце мое замерло. Я услышал, как открылась дверь. В ужасе подошел к двери библиотеки. Над самой моей головой раздавался звук, похожий на плеск морской воды по мокрым камням, обросшим водорослями.

Пока я прислушивался, нечто достигло первой ступеньки и стало спускаться вниз.

Едва помню, как выбрался из здания. Сгреб книги и тетради, запихал их в портфель и бросился к дверям. Библиотечные книги так и остались лежать в беспорядке на столе, я даже свет не выключил. Не медля ни секунды и не прислушиваясь к звукам, доносившимся с лестницы, пронесся по ступенькам и выскочил на улицу.

Не передохнув ни разу, без единой мысли в голове, я очутился в своей квартире. Весь обратный путь я почти бежал, не испытывая ничего, кроме ужаса. Я несся по улицам Нового города через Шарлот-сквер, по направлению к Уэст-Энд, затем через полутемные улицы Старого города, мимо рынка Лоунмаркет и, наконец, оказался в Канонгэйте и Бэйкхаусе. Каждый раз, пробегая мимо неосвещенного подъезда или ворот дома, я прибавлял скорости. Мне казалось, оттуда непременно что-то выскочит.

Домой я явился в совершенном изнеможении. Включив свет во всех комнатах, полчаса сидел и, дрожа, старался прийти в себя. Поставив пластинку на стереофонический проигрыватель, я включил тихую музыку. Концерт Баха для скрипок — самая успокаивающая мелодия из всех, что мне известны. Мало-помалу музыка и знакомая обстановка начали возвращать меня в нормальное состояние. Две чашки кофе оживили мозг и нервы, и вскоре я был в состоянии проанализировать, что произошло. Дело казалось совершенно очевидным. Просто за последнее время я перетрудился, мало отдыхал, не бывал в нормальном обществе, не слушал музыку, не ходил в театр. К тому же я допоздна засиделся в слабо освещенном помещении, что привело к нервному перенапряжению, отсюда и ненормальная реакция на совершенно обыкновенную средневековую гравюру. А это, как следствие, вызвало слуховую галлюцинацию, а затем и панику. Так я размышлял в тот момент.

Было около трех часов ночи, когда, наконец, вымотанный умственно и физически, я лег в постель. Уснул мгновенно. Снов своих не помню и не знаю, что меня разбудило. Помню только, что вдруг проснулся с ощущением непонятного ужаса. Мне показалось, что в темной моей комнате стало намного темнее. Было около половины пятого, до рассвета оставалось еще какое-то время. Постепенно паническое настроение стало уходить, но тут я услышал над потолком какие-то звуки.

Звуки эти не были похожи на те, что я слышал в библиотеке. Это было не шлепанье и не скрежет, это были шаги. Сначала я подумал, что кто-то расхаживает наверху, не в силах уснуть. Потом вспомнил, что надо мной нет никакой комнаты.

Когда здание в начале восьмидесятых перестраивали, квартиру на шестом этаже, то есть надо мной, решили не делать, так как замысловатая форма крыши не позволяла выдержать стандартную высоту потолков. Надо мной оставалось нежилое пространство, в котором высота от пола до крыши составляла не более трех футов. Мне было известно, что вход на этот полуэтаж заложен кирпичом, так что ни туда, ни оттуда доступа не было.

Лежа в постели и обливаясь потом, я прислушивался к шагам. Сейчас я слышал их отчетливее, и, к моему ужасу, мне вдруг стало ясно, что шаги эти принадлежали не человеку. Мне почему-то вспомнились существа, виденные мною на гравюре, те самые, которые обсасывали трупы на церковном полу. Гравюра эта опять предстала перед моим мысленным взором во всех своих ужасающих подробностях. Я не мог отогнать от себя образ безглазого существа, рот которого был скошен под немыслимым углом.

Не знаю, сколько времени я пролежал так, парализованный страхом, не способный даже протянуть руку, чтобы зажечь свет и выйти из транса. Наконец стало светать, рассвет набирал силу и начал пробиваться сквозь занавески на окнах. Тьма постепенно рассеивалась, и звуки шагов над головой становились слабее, пока окончательно не затихли. Я провалился в глубокий, без сновидений сон.

* * *

Весь следующий день я проспал. Была суббота. Ни сны, ни звуки в тот день меня не тревожили. Спал, не просыпаясь, и день, и ночь. Меня преследовало какое-то неясное воспоминание. Как только я делал усилие, стараясь извлечь его из своей памяти, оно тут же испарялось, а потом опять возникало совершенно неожиданно.