– Да, – признаю я.

– Детектив Томпсон, – представляется он, демонстрируя служебный жетон. – Найдется минутка?

– У меня идет прием.

– Это важно, – настаивает он. – Судя по уличной камере видеонаблюдения, кроме уборщиков в это здание сегодня до семи утра вошли всего два человека. Один из них – вы, а другой – молодая женщина в бейсболке…

Он пришел из-за псевдопациентки?

– Вы с ней встречались? – с нажимом спрашивает детектив, удерживая мой взгляд.

«Лги», – призывали сообщения.

Может, их прислала моя незнакомка? И что она имеет в виду? О чем именно я должна соврать полицейскому? О том, что она сюда приходила, или о ее словах про мою маму, или нужно отрицать и то и другое? Но как она вообще могла узнать о визите детектива?

– Мне нужно знать, о чем вы говорили, – настаивает он.

Какая-то часть меня хочет выложить всю правду. Дескать, фальшивая пациентка сказала, что моя мама жива, и не мог бы он проверить, существует ли рапорт об инциденте с наездом, во время которого она погибла, раз уж Фрэнк признал, что в глаза не видел ее тела. Но я напоминаю себе, что незнакомка велела не связываться с властями – это якобы может навлечь на маму еще большую опасность. Если, конечно, она и впрямь жива.

– Я не имею права разглашать имена своих пациентов или обсуждать то, что они мне рассказали. Врачебная тайна, – заявляю я.

– Дело в том, что молодая женщина, которая вошла в это здание в шесть сорок четыре утра, – главная подозреваемая в деле об убийстве, – огорошивает меня полицейский.

К счастью, у меня за плечами годы и годы тренировок в невозмутимости, чтобы не выглядеть шокированной от откровений, которые обрушивают на меня пациенты.

– Мы можем пойти двумя путями, легким и сложным, – продолжает детектив. – Если она сообщила вам о своем тяжком преступлении и вы обсуждали, как ей избежать наказания, то на этом основании вам могут постфактум предъявить обвинения в пособничестве.

Я выпрямляюсь.

– По закону без судебного постановления я обязана сообщать вам лишь о ситуациях, когда мой пациент опасен для себя или для других. Докладывать о преступлениях, которые он совершил раньше, я не должна. А в данном случае мне ничего не известно ни о каких преступлениях ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем.

Он кивает, хоть и не выглядит убежденным, и предупреждает:

– Я так или иначе выясню, что она вам сказала. А вы только себе хуже делаете, когда отказываетесь сотрудничать.

– Меня пациент в кабинете ждет, – напоминаю я ему. – Мне нужно вернуться к работе.

Когда я снова прихожу в кабинет, Том до конца приема говорит о своей матери, но мне тяжело сосредоточиться. Слова детектива смахивают на угрозу.

До сих пор полиция приходила по мою душу всего один раз, и тогда мне тоже было не слишком-то приятно.

Глава 5

Январь 1998 года

Через несколько месяцев после маминой смерти, когда я уже стала очень мало есть, после школы я заперлась в ванной, как делала каждый день, едва переступив порог родного дома. Вынуждало меня к этому РПП – расстройство пищевого поведения.

Я методично разглядывала себя в зеркале на внутренней стороне двери. Моя фигура отражалась в нем в полный рост, и я, изучая себя с головы до пят, испытывала безграничное отвращение к каждому дюйму собственного тела.

Ничего другого, кроме этого отвращения, не существовало.

Ни горя от смерти матери. Ни сожалений, что из отличницы я превратилась в неуспевающую ученицу. Ни того, что за несколько часов до происходящего я чуть не грохнулась в обморок во время футбольной тренировки, пробежав в два раза больше кругов по стадиону, чем велел тренер.

РПП предлагало мне выход. Давало возможность сосредоточить силы и внимание на том, что не имело отношения к боли, которая меня терзала.

Я согнулась в три погибели перед зеркалом и, свесив голову, изучала зазор между бедрами, пытаясь понять, стал он больше или меньше, чем накануне, но тут во входную дверь вдруг громко постучали.

После маминой смерти папа пару дней в неделю работал на дому, чтобы быть рядом, если он мне понадобится. Я услышала, как он открыл дверь и спросил:

– В чем дело?

Я не разобрала ответ, зато услышала, что в дом вошли двое, а потом кто-то забарабанил в дверь ванной.

– Меня зовут Сандра Чо, я служу в полиции. Выходи, Беатрис, – раздался женский голос.

Раньше мне ни разу не приходилось сталкиваться с представителями правопорядка.

– Я не делала ничего плохого, – крикнула я через дверь, и мой голос задрожал от внезапного приступа страха.

– А я тебя ни в чем и не обвиняю, но ты все равно должна выйти, – откликнулась Чо.

Я медленно открыла дверь. Полицейская оказалась миниатюрной брюнеткой с челкой и в униформе.

– Это мой коллега Рейнольдс, – сказала она, указывая на стоящего рядом с ней здоровяка. – Нам нужно поговорить с тобой и твоим отцом.

Папа стоял тут же, в прихожей.

Я вышла из ванной и последовала за взрослыми в гостиную. Мы с папой уселись на диван, полицейские заняли места в креслах напротив.

– Нас известили, что ты заявила школьному психологу, будто с тобой жестоко обращаются, – начала Чо. – Мы вынуждены провести проверку твоего заявления.

Я пожаловалась на отца потому, что мой изголодавшийся смятенный мозг искренне считал, будто заставлять меня есть – настоящая жестокость и если о ней заявить, папа испугается неприятностей и перестанет настаивать на своем.

Отцовские брови взлетели так высоко, что едва не коснулись линии волос. Он с искренней тревогой повернулся ко мне и спросил:

– Лима, тебя кто-то обижает?

Я уставилась на него, не веря своим ушам. РПП нашептывало мне, что папа жесток еще и потому, что вечно пытается переложить свою вину на других.

– Ты и обижаешь! – заявила я ему.

Он не сводил с меня остолбеневшего взгляда.

– Заставляешь меня есть, потому что хочешь, чтобы я растолстела и стала такой же жалкой, как и ты. Я знаю, ты грустишь из-за маминой смерти, но тут уж я не виновата.

У полицейских стал озадаченный вид.

– Ты донесла на отца за то, что он заставляет тебя есть? – переспросила Чо. – Ты считаешь это насилием?

– Это и есть насилие, если я не могу влезть в тряпки, которые носят все остальные девчонки из школы, – ответила я.

Чо быстро окинула меня взглядом.

– Не сомневаюсь, ты можешь носить то же, что и твои одноклассницы, – сказала она.

– Мой рост – пять футов три дюйма, а вес – девяносто