Но настоящим вызовом и для Маршалла, и для Лиз в настоящий момент была их шестнадцатилетняя дочь Линдсей. Она не разделяла их образа мыслей и постоянно находилась в состоянии войны с обоими родителями. Лиз, которая относилась к ней с бесконечным терпением, тоже приходилось нелегко. В настоящий момент Линдсей боролась за пирсинг и несколько татуировок. У нее было по шесть проколов в каждом ухе и кольцо в носу, которое отец заставил снять под угрозой запереть ее на ключ до конца года. В последнее время она стала вегетарианкой и отказывалась есть с родителями, заявив, что то, что они едят, вызывает у нее отвращение и ее тошнит даже от вида того, как они это едят. У нее был приятель, который выглядел так, будто пережил кораблекрушение, и весь последний год носил дреды. А когда она встречалась не с ним, появлялись другие приятели, такие же, как он, или еще хуже. Линдсей была совсем не та дочь, которую Маршалл рассчитывал иметь. Лиз постоянно убеждала его, что она это перерастет, и он надеялся, что так оно и будет. Ему было намного проще ходить на бейсбол с Джоном и даже спорить с Томом о политике, чем терпеть постоянные бунтарские выходки и идеи Линдсей. Она с трудом училась в школе и бо́льшую часть года находилась на испытательном сроке. Она делала все, чтобы досадить родителям, и спорила с матерью по любому поводу. Лиз привыкла к этому и старалась не расстраиваться, но Маршалл признавался ей, что общение с дочерью выматывает его. Пытаться урезонить ее было бесполезно. Он была самой скрипучей нотой в их мирной домашней жизни, и Маршалл почти испытывал облегчение, когда, вернувшись домой с работы, не заставал ее дома. Единственное, что утешало его, это то, что она не принимала наркотики, но и без этого доставляла немало неприятностей. Почти каждый разговор с дочерью заканчивался тем, что она хлопала дверью своей комнаты. Маршалл уже привык к этому, но все равно старался по возможности избегать этих встреч.

По мнению Маршалла, Лиз была не только идеальной женой, но и замечательной матерью, которая все свое время отдавала воспитанию троих детей. Она никогда не жаловалась, что ей многое приходилось делать в одиночку, пока он был на работе: родительские собрания или школьные события, на которые у него не оставалось времени, общественные мероприятия, которые он не мог посетить, поскольку два дня в неделю проводил в офисе в Лос-Анджелесе, или выходные, когда она помогала ему развлекать клиентов из других стран, или приемы, которые она устраивала, чтобы упрочить его карьеру. Лиз полностью подчинила свою жизнь его интересам, и он знал, что, возможно, рассказывает ей больше, чем следовало бы, о предстоящих сделках или внутренних секретах компании. Но она всегда давала отличные советы, и он полностью доверял ее мнению. Часто она подавала прекрасные идеи, до которых он сам не додумался бы. И при том, сколько делала для детей и для него, она успевала работать волонтером в убежищах для бездомных и заседала в нескольких благотворительных комитетах. В своей общественной работе она не знала усталости, была членом родительского комитета школы в Россе и участвовала в делах детей. Маршалл не мог и мечтать о лучшей жене. Оба они были непрерывно заняты: он – своей работой, она – детьми, всем тем, что делала в помощь ему, и благотворительностью, которая так много для нее значила.

Маршалл чувствовал себя так, будто они партнеры в той жизни, которую построили вместе: вполне комфортной, уютной и успешной. Лиз не была страстной, но страсть ей с лихвой заменяли преданность, честность, надежность и ум. Все, за что бы ни бралась, она делала хорошо. Она могла бы послужить образцом для всех известных ему жен высокопоставленных служащих. И он гордился ею, когда они принимали у себя клиентов или членов совета директоров МОИА. Их совместная жизнь напоминала содержащийся в образцовом порядке корабль, и она всегда была удовлетворена тем, что он стоял у руля. Лиз не желала соревноваться с мужем или строить собственную карьеру. Она никогда не жалела о том, что не стала адвокатом, но использовала свои знания для того, чтобы лучше понять то, чем он занимался, пока возила мальчиков на футбол, а Линдсей – в художественную или балетную школу.

Маршалл въехал на подъездную аллею, поставил «астон-мартин» в гараж и вошел в дом через черный ход. Их дом был великолепен, с высокими потолками, прекрасными застекленными крышами, внушительной лестницей и антикварными полами из твердых пород дерева, которые они привезли из Европы. А кухня, где, как он знал, найдет сейчас Лиз, была настоящим произведением искусства, с длинными черными гранитными рабочими столами, со всей необходимой встроенной техникой и застекленным атриумом, где они обычно ели. Столовую они использовали, только когда принимали гостей.

Когда Маршалл вошел в кухню, Линдсей о чем-то спорила с матерью. Лиз готовила ужин для него, и в кухне стояли соблазнительные запахи. Предметом текущего спора, как оказалось, был концерт на Рашен-Ривер, который Линдсей хотела посетить с друзьями в эти выходные. Лиз уже несколько раз ответила отказом и не сдавала своих позиций.

– Ну почему нет? Все туда едут! – с возмущением говорила Линдсей, когда Маршалл вошел в кухню и поздоровался.

Линдсей проигнорировала отца, а Лиз улыбнулась и подставила ему щеку для поцелуя, после чего протянула бокал белого вина и подвинула тарелку с сырыми овощами и соусом. Линдсей даже ухом не повела.

– Я уже сказала, – холодно произнесла Лиз, – что это пристанище для наркоманов. Там собирается слишком много нежелательной публики. Я не хочу, чтобы ты туда ехала.

Лиз выглядела совершенно спокойной, а Маршалл потягивал вино и наблюдал за знакомой сценой.

– Я еду, чтобы слушать музыку, а не принимать наркотики.

В ее случае это было правдой.

– Рада это слышать. И все равно я не разрешаю тебе ехать туда. Займись в выходные чем-нибудь другим. Кстати, у тебя экзамены на следующей неделе. Тебе нужно позаниматься. В этом году экзамены особенно важны для твоего поступления в колледж.

– Ты же знаешь, что я хочу сделать перерыв на год, после того как окончу школу, – пренебрежительно сказала Линдсей, и Маршалл с удивлением посмотрел на нее.

– С каких это пор?

– Я говорю об этом весь год. Вы никогда меня не слушаете, – проворчала в ответ она.

Лиз достала из духового шкафа ростбиф, и Линдсей состроила гримасу.

– Я слушал, но никогда на это не соглашался, потому что считаю это плохой идеей.

Линдсей ненавидела школу, и Маршалл опасался, что она вообще не станет поступать в колледж, хотя образование считалось в их семье очень важным. Оба ее брата с прекрасными результатами закончили школу и продолжали учебу: один в Стэнфорде, другой – в Боулте.

Линдсей посмотрела на отца с отвращением и выбежала из кухни. Моментом позже до них донесся знакомый звук захлопывающейся двери. Лиз спокойно нарезала ростбиф, который выглядел как иллюстрация в журнале для гурманов. Линдсей поела раньше, потому что не выносила вида красного мяса.

– Не представляю, как ты ее выдерживаешь целый день, – с раздражением сказал Маршалл.

– Она перерастет это. Для ее возраста такое поведение типично. – Лиз выглядела так, будто перепалка с Линдсей ее совсем не задела, и улыбнулась мужу: – Как прошел день?