Государственный секретарь А.А. Половцов (1832–1909) узнал об обстоятельствах железнодорожной катастрофы царского поезда, а также со слов императрицы Марии Федоровны записал 11 ноября 1888 года рассказ об этом происшествии в своем дневнике: «В 10½ час. еду в Гатчину и, встретив на станции Посьета, сажусь с ним вдвоем в приготовленный для него вагон. Разумеется, с первых слов начинается повествование о крушении. Посьет старается доказать мне, что причиною крушения никак не состояние железнодорожного пути, а бессмысленное составление царского поезда по приказанию Черевина в качестве главного начальника охраны. Назначенный из инженеров охранный инспектор Таубе не мог делать при этом ничего иного, как повиноваться. На это я возражаю Посьету, что он сам должен был потребовать от Государя подчиниться разумным требованиям осторожности и в случае отказа просить увольнения от обязанностей, а отнюдь никак не сопровождать Государя в путешествие. С этим Посьет соглашается, говоря, что в этом исключительно считает себя виноватым. Относительно своей отставки Посьет утверждает, что, возвратясь в Петербург, сказал Государю: “Я опасаюсь, что потерял Ваше доверие. В подобных условиях совесть моя запрещает мне продолжать службу министра”. На это Государь будто бы отвечал: “Это дело Вашей совести, и Вам лучше, чем мне, знать, что Вам следует делать”. Посьет: “Нет, Государь, Вы мне дайте приказание, или оставаться, или выйти в отставку”. На такую фразу Государь ничего не отвечал. “Вернувшись домой и, обдумав все это еще раз, я написал Государю письмо, прося об увольнении. На это в ответ последовал приказ о моем увольнении”.

По приезде в Гатчинский дворец отправляюсь в комнаты императрицы внизу, где застаю множество военных и гражданских чинов, чающих представления. /…/.

Императрица принимает меня чрезвычайно любезно. Она не может говорить ни о чем ином, как о железнодорожном своем несчастии, которое и рассказывает мне в подробности. Она сидела за столом против Государя. Мгновенно все исчезло, сокрушилось, и она оказалась под грудою обломков, из которых выбралась и увидела перед собою одну кучу щепок без единого живого существа. Разумеется, первая мысль была, что и муж ее, и дети более не существуют. Чрез несколько времени появилась таким же манером на свет дочь ее Ксения. “Она явилась мне как ангел, — говорила императрица, — явилась с сияющим лицом. Мы бросились друг другу в объятия и заплакали. Тогда с крыши разбитого вагона послышался мне голос сына моего Георгия, который кричал мне, что он цел и невредим, точно так же как и его брат Михаил. После них удалось, наконец, Государю и цесаревичу выкарабкаться. Все мы были покрыты грязью и облиты кровью людей, убитых и раненных около нас. Во всем этом была осязательно видна рука провидения, нас спасшего”. Рассказ этот продолжался около четверти часа, почти со слезами на глазах. Видно было, что до сих пор на расстоянии почти месяца ни о чем другом императрица не может продолжительно думать, что, впрочем, она и подтвердила, сказав, что каждую ночь постоянно видит во сне железные дороги, вагоны и крушения. Окончив свое представление в нижнем этаже, я отправился наверх, в приемную Государя./…/

Из разговора с Оболенским я понял причину того недовольства, которое выказано мне было в довольно грубой форме. Дело в том, что на вел. князей Владимира и Алексея негодуют в Гатчине за то, что они тотчас после борского несчастия не возвратились немедленно в Петербург, а продолжали жить в Париже, причем тамошние охоты, в коих я принимал деятельное участие, были описаны в несносных французских газетах как ряд каких-то необычайных праздников. Оболенский, предаваясь негодованию относительно такого поведения вел. кн. Владимира Александровича, заключал так: “Ведь если бы мы все были там убиты, то Владимир Александрович вступил бы на престол и для этого тотчас приехал бы в Петербург. Следовательно, если он не приехал, то потому только, что мы не были убиты”. Таким оригинальным логическим выводам трудно дать серьезный ответ. Я отвечал общими местами и понял, что на меня, как на первого попавшегося представителя парижских праздников, было вылито негодование, вероятно, братьям своим он не решится вовсе выказать» [13].

Несколько лет спустя император Александр III в письме к супруге вспоминал: «Я вполне понимаю и разделяю все, что ты испытываешь на месте крушения в Борках, и как это место должно быть нам всем дорого и памятно. Надеюсь, когда-нибудь нам удастся всем вместе со всеми детьми побывать там и еще раз возблагодарить Господа за чудесное счастье и что Он нас всех сохранил» [14].

На месте крушения царского поезда была воздвигнута красивая часовня, где всякий раз при проезде Государя в ней служили молебен. Последний такой молебен в Российской империи в присутствии императора Николая II состоялся 19 апреля 1915 года.

Напомним, что уже 23 октября 1888 года был обнародован Высочайший Монарший Манифест, в котором все подданные извещались о случившемся в Борках: «Промысел Божий, — говорилось в манифесте, — сохранив Нам жизнь, посвященную благу возлюбленного Отечества, да ниспошлет Нам и силу верно совершить до конца великое служение, к которому Мы волею Его призваны».

С тех пор все члены царской семьи имели образки Спасителя, специально изготовленные в память пережитой железнодорожной катастрофы. Ежегодно при императоре Александре III в Санкт-Петербурге отмечалась годовщина «чудесного явления Промысла Божия над Русским Царем и всею Его Семьей, при крушении Императорского поезда близ ст. Борки». Столица Российской империи в этот знаменательный день украшалась флагами, иллюминировалась. В Санкт-Петербурге в память об этом событии освятили часовню при церкви Введения во храм Пресвятой Богородицы на Загородном проспекте.

Через некоторое время на месте железнодорожного крушения, у местечка Борки (Змиевского уезда, Харьковской губернии), в 43 верстах от Харькова был заложен храм Христа Спасителя. Он был сооружен в течение 1889–1894 гг. в память избавления царской семьи от опасности. Кроме того, в Санкт-Петербурге на Гутуевском острове был сооружен храм Богоявления Господня (1892–1899). День чудесного спасения (17 октября) во времена Государя Николая II навсегда остался днем памяти для царской семьи и членов Императорской фамилии, когда ежегодно все присутствовали на церковной службе и, возможно, на ум невольно многим приходили мысли о бренности всего земного, а порой о случайности и непредсказуемости событий.

Известна реплика Государя Александра III после железнодорожного крушения царского поезда 17 октября 1888 г. в Борках, когда, принимая поздравления о чудесном спасении царской семьи, он едко заметил: “Слава Богу, и я, и мальчики живы. Как Владимир будет разочарован!”. Однако не будем судить строго. Возможно, это только досужий вымысел «злых языков», которые, как известно, «страшнее пистолета». Хотя, очевидно, слухи ходили упорные. Так, например, младшая дочь Александра III великая княгиня Ольга Александровна на склоне лет диктовала свои воспоминания, в которых подчеркивалось: «Единственно, что объединяло братьев — Александра и Владимира Александровичей, — так это их англофобия. Но в глубине души великого князя Владимира жила зависть и что-то вроде презрения к старшему брату, который, по слухам, заявил после катастрофы в Борках: “Представляю себе, как будет разочарован Владимир, когда узнает, что мы все спаслись!”