Втроем они еще долго лазили по траншеям и ходам сообщения. Старший лейтенант показывал оборону немцев, говорил, где у них огневые точки, где какие укрепления находятся. Вернулись они в блиндаж только через час.

Мыльников ожидал их там, развалившись на койке командира. Старший лейтенант отдал ему каску и разрешил быть свободным. Солдат не заставил себя долго ждать.

Когда он ушел, старший лейтенант подвел Егорьева с Пастуховым к столу и, когда те сели, вытащил из планшета карту-пятиверстку.

— Вот, — ткнул он пальцем в середину карты, — мы здесь, — и указал на маленький кружочек. От него разбегались во все стороны условные обозначения траншей и ходов сообщения.

— Пулеметные ячейки обозначаются крестом, — объяснил старший лейтенант. — Вот этот пунктир, — он провел пальцем по пунктирной линии, уходившей от блиндажа в сторону каких-то квадратиков, — связь со штабом батальона.

— А это что? — Пастухов щелкнул ногтем по квадратикам. — Штаб батальона?

— Да, — отвечал старший лейтенант, — штаб батальона. Располагается в селе. Впрочем, вы там, наверное, уже побывали.

Егорьев утвердительно кивнул головой.

— Ну вот вроде и все, — подвел итог старший лейтенант и, спохватившись, добавил: — Да, артиллерия на левом фланге.

— А вы куда теперь? — поинтересовался Егорьев.

— Куда пошлют, — усмехнулся старший лейтенант. — Пока вот велено со своей ротой в 18.00 прибыть к штабу батальона.

— Так вы ротой командуете? — удивился Егорьев.

— Ай, — поморщился старший лейтенант. — Фактически рота. А на деле — взвод. Так что не волнуйтесь — лишнего оборонять не будете.

Последние слова были обращены к Пастухову. Взводный, насупившись, с недовольным видом отвернулся в сторону.

Старший лейтенант, увидев гримасу Пастухова, усмехнулся и, подойдя к нему, дружески хлопнул по плечу:

— Да ты не обижайся, лейтенант. Больно ты злобный, как я погляжу. Не надо так. И еще. — Старший лейтенант повернулся к Егорьеву. — Хочу вам совет один дать — голову под пули не подставляйте. В прямом смысле слова. Вот ту высоту, — старший лейтенант махнул рукой, будто высота была сразу за стенкой блиндажа, — ни в коем случае нельзя недооценивать. Ну, впрочем, вы всему сами учены. — Он рассмеялся. — Бывайте. Как говорится, ни пуха.

— Всего хорошего, — холодно ответил Пастухов.

Егорьев, несколько удивленный таким поведением Пастухова, пожал плечами:

— До свидания.

— К черту, надо говорить, к черту, — улыбнулся старший лейтенант и, взяв с койки вещмешок, направился к выходу.

Ни Пастухов, ни Егорьев не могли слышать, как он тихо промолвил, уже уходя и не обращаясь ни к кому:

— Дай бог вам остаться живыми.

— Зачем ты так на него? — спросил Егорьев, когда за старшим лейтенантом закрылась дверь.

Пастухов презрительно хмыкнул:

— А не люблю таких. Из себя строит невесть что. Герой-фронтовик! Советы дает. Без него учены.

— Не знаю, почему ты так говоришь, — сказал Егорьев, — он мне показался неплохим человеком.

— Показался, — проворчал Пастухов. — А мне не показался. Каждый свое мнение иметь может. Ну ладно, все.

В это время дверь с шумом распахнулась, и в проеме показалась фигура старшины Кутейкина.

— Старший лейтенант Полесьев, — объявил Кутейкин.

— Дорогу, старшина, дорогу, — говорил Полесьев, отстраняя Кутейкина и входя в блиндаж.

Егорьев с Пастуховым взяли под козырек.

— Освоились, лейтенанты? — сразу перешел к делу Полесьев.

— Так точно, — отрапортовал Пастухов.

— Очень хорошо, очень хорошо. — Полесьев уселся за стол. — А почему карта не там где надо? — Полесьев указал на карту, оставленную старшим лейтенантом.

— Виноват. — Пастухов поспешил упрятать карту в планшет.

— Очень хорошо, очень хорошо, — опять проговорил Полесьев, барабаня пальцами по столу.

— Что хорошо? — вставил реплику Кутейкин, стоявший у входа.

— А вы идите, старшина, — повернулся ротный к Кутейкину. — Подождете меня в окопе, здесь вам делать нечего.

Кутейкин вышел.

— Хочу вам напомнить, лейтенант Пастухов, — обратился Полесьев к взводному, вставая из-за стола, — что с этого момента вы исполняете обязанности командира в боевых условиях. Вы обороняете участок фронта, и спрашивать с вас будут соответственно. Имейте это в виду!

Пастухов выпрямился, но тут же стукнулся головой о потолок. Полесьев, посмотрев на бревна наката, перевел взгляд на потиравшего макушку Пастухова, усмехнулся и собрался уходить.

— Разрешите обратиться, — шагнул вперед Егорьев.

— Чего обращаться, — прервал ротный лейтенанта. — Вы завтра направитесь в штаб батальона. Там придумаем что-нибудь, без должности не останетесь.

И Полесьев скрылся за дверью.

Четвертый взвод обустраивался на новом месте. Солдаты располагались в землянках, разговаривали с бойцами еще не покинувшей своих позиций роты, занимавшей здесь оборону до них. Вскоре роту отвели за передний край, и этот участок уже полностью перешел «во владение» Пастухова и его людей.

Лучинков, Золин и все отделение под командованием сержанта Дрозда заняли освободившуюся землянку. Землянка была довольно большая, человек на пятнадцать, так что места всем хватило с избытком. Золин, поставив противотанковое ружье у входа, закинул вещмешок на верхние нары и, устало опустившись на нижние, стер со лба пот, промолвив:

— Ну вот и прибыли.

— Да, наконец-то, — усмехнулся Лучинков, усаживаясь тоже на нары.

Напротив них разместились красноармейцы Синченко и Глыба. Лучинков уже успел заметить, что эти два украинца были настолько дружны между собой, что их никогда нельзя было застать поодиночке. Где Синченко, там и Глыба, и наоборот. Синченко был здоровенный малый, чуть ли не под два метра ростом; в плечах — косая сажень. Глыба же представлял полное несоответствие собственной фамилии: маленький, худой, он был левофланговым во взводе. Сержант Дрозд за глаза называл их не иначе как «козаки днепровские», на что Синченко, однажды услыхав подобное определение, спокойно отвечал, что они не днепровские, а хуторские.

И на этот раз «хуторские» заняли нары по соседству. Остальные солдаты отделения тоже выбрали себе места. Лишь один из них, рядовой Рябовский, забрался аж в самый конец землянки и там стал раскладывать свои вещи.

— Вы что, Рябовский, — обратился к нему Дрозд, — от коллектива отрываетесь?

— Да я, — Рябовский замялся, потом ответил: — Я знаете ли, во сне громко разговариваю. Мешать, думаю, буду, так чего…