к чему-то высокому и где им для этого брать силы, которых едва-едва хватает на каждодневную борьбу за физическое присутствие в этом мире, он не представлял. Тут он подумал, что очень устал и что они все, вероятно, тоже очень устали и хотят лишь забыться, спрятаться от своей усталости, накопленной за бесконечные дни постоянного страха, переживаний и тяжелой, бессмысленной возни. «Ладно, может, в этом вы найдете для себя отдушину и упокоение, смысл жизни, который скомпенсирует болезненные метания ваших судеб. Все-таки это гуманнее, чем рассказать вам то, с чем вы не справитесь и смотреть, как вы захлебываетесь ужасом и отчаянием. Плывите по радужной реке самообмана в страну безвременья и небытия, там все одно, уже ничего не будет иметь значения», – подумал Сайман Куцехвост, набрал побольше воздуха в грудь и твердым, уверенным голосом поприветствовал публику.

Все прошло по плану. После речи Саймана народ повел себя неоднозначно, но после выступления короля Пуччи, который «с тяжелым сердцем признает, что это единственный путь для родного униона и всей конфедерации в целом» ободрились, смирились с единым духом. После этого в работу включилась артиллерия шоу-бизнеса, которая тщательно сровняла с землей любые конструкции сомнений, подготовив плацдарм для возведения на нем каноничных замков из воздуха. Народную реку гнева, как и планировалось, пустили по другому руслу, заодно затопив последние островки здравого смысла. Сакс и команда облегченно выдохнули, король радостно предвкушал маленькую победоносную войну, народ кутил и горел, объединённый общим стремлением, поднимая в атмосферу черный чад квасного патриотизма, гордости и праведного гнева. В общем, все остались довольны. Лишь один Сайман ничего не чувствовал по этому поводу, внутри него было пусто и безжизненно.

Следующая неделя прошла для Саймана словно в тумане. Полным ходом шла тотальная мобилизация призывников и разная другая предвоенная суматоха, в том числе форсированный массивный распил военного фонда. Так как комиссия теперь находилась под неусыпным, круглосуточным вниманием общественности, подобная финансовая активность ее членам теперь была недоступна, хоть они и были ближе всех к заветным средствам. Оттого было особенно обидно. Осознание этого факта весьма огорчало большую часть команды, в особенности Сакса, который сделался еще более нервным и злым, чем обычно. Все чаще он срывался на подчиненных, в особенности на Саймана. Впрочем, Саймана это уже не слишком волновало. Для него все как-то потеряло значение. Он смотрел на крыс вокруг, которые целый день бегают, подписывают какие-то бумаги, собираются на совещания, координируют действия, тратят умственные и временные свои ресурсы на поддержание жизни глиняного голема, который должен был по каким-то причинам двигать руками и ногами, открывать рот и вообще всячески имитировать реальное существование. И самое страшное и непонятное для Саймана было то, что имитация жизни голема подпитывалась настоящими жизнями его сородичей, для которых, что иронично, жизнь голема была куда реальнее их собственной. А точнее, они и видели себя только тогда, когда смотрели в отражение его пустых стеклянных глаз. Потому Сайман как-то потерял веру в реальность и вообще перестал отличать одно от другого. Вот, кажется, он видел тщету и глупость перед собой, нечто ненастоящее, выдумку и бред, но все вокруг держат сие за чистую монету до такой степени, что вправду начинает казаться настоящим. А может им и быть? Уже не разберешь. Проклятая неоднозначность этого мира, которая раскрывается внутри наших голов и задает загадки, на которые, будь оно неладно, словно в насмешку, дает такие же неоднозначные разгадки. И отчего мы не имеем возможности существовать без определенности всего на свете внутри себя? Куда бы проще стало жить. Так он ощущал себя в ту пору.

В общем, Сайман испытывал настоящий душевный кризис, судя по всему затяжной, так как был не острым болезненным приступом, остро колющим душу, а тихим меланхоличным затуханием внутреннего огня, который есть причина свершения наших жизней. Он много что делал, все время ездил куда-то, выступал, с кем-то разговаривал, но смотрел на все будто со дна колодца или наблюдал за всем как бы со стороны, словно во сне. А когда он действительно спал, ему снилось, что он погружается в ледяную бездну ужаса и видит над собой лишь светлое пятно прошлого на поверхности, по которой бежит рябь. И он постоянно отдаляется от нее, а вокруг становится всё холоднее, и мрак раскалённым железом заливает его легкие и останавливает дыхание. На этом моменте он всегда просыпался и уже до утра не мог сомкнуть глаз.

По завершении общей мобилизации, т.е. по завершении первого пункта военного операции, со дня на день ожидалось непосредственно начало самих боевых действий. Распределение обязанностей, зон ответственности и прочего разного также было закончено. Набор и комплектация обеих армий соответственно тоже. Удивительно, но большинство желающих хотели попасть именно в армию воды, участие в мероприятиях которой, казалось бы, не оставляло шансы на выживание. Тем не менее отбоя от желающих не было. Почти всем вежливо отказывали и предлагали присоединиться к числу бойцов армии земли. Как сказали Сайману, было так потому, что список кандидатов на роль пушечного мяса был уже подготовлен и заверен, где надо и кем надо. По большей части в нем числились граждане «неблагонадежные»: те немногие преступники, которые существовали в унионе (в основном, отступники веры и политические отходники), тунеядцы и проштрафившиеся на месте работы или учебы, физически неполноценные крысы и те, кто не мог принести потомства вообще или же мог, но потенциально дефектное. Из добровольцев же брали в основном внешне колоритных и статных представителей различных субкультур, гендеров и сексуальных предпочтений, чтобы ставить их в первых рядах с целью за их спинами спрятать от общественного взора всех косых и убогих. В армию земли же брали всех желающих, у кого на момент рекрутинга уже имелось не менее трех поколений потомства и готовых дать расписку об отказе от дальнейшего размножения (это делали ради подстраховки, так как никто не знал толком, как вводимое заболевание может сказаться на потомстве). Искомых претендентов тоже оказалось с лихвой. Крыс набрали аж в три раза больше необходимого, видимо, для пущего масштаба. Заражение происходило по средствам окунания претендента в резервуары с заразой. По сути это были огромные отхожие ямы, в нечистотах которых нужно было изваляться для получения желаемого статуса. Сайман лично видел такую процедуру. Группы крыс стройными рядами заходили в такие лужи, окунались в зловонную жижу, а затем, утирая слезы умиления напополам с фекалиями, вонючие и грязные, но абсолютно счастливые, выходили на берег, где их изолировали от посторонних до начала непосредственных военных действий. Из-за того, что желающих оказалось так много, постоянно происходили различные проволочки, из-за чего начало наступления затягивалось, что нельзя было допустить, потому что народ мог заскучать. По такому случаю несколько дней назад этот комплекс предприятий лично посетил Сакс и после короткой, но эмоциональной встречи с ответственными лицами «спидозный» конвейер, как его называли местные работяги, вдруг заработал бесперебойно и в круглосуточном режиме, что существенно ускорило движение неповоротливой военной машины конфедерации в направлении стана врага.

Для Саймана было странно, что вся затея сходит им с рук. Да и вообще то, что всё получается. Не то, чтобы он не верил в способности команды, возглавляемой Саксом, просто казалось невероятным все то, что он видел собственными глазами каждый день. Все эти крысы, добровольно заражавшие себя неясной болезнью, или вовсе идущие на смерть ради борьбы с несуществующим врагом. Он чувствовал себя как будто на дурном театральном шоу, где все актеры пьяны, не зная текста, читают его с листа, а декорации настолько халтурно исполнены и оттого неказисты на вид, что такое действо не вызывает ничего, кроме греха уныния и гнева. Тем не менее повсеместно их спектаклю сопутствовал фурор и полный аншлаг. И все бы ничего, даже можно было бы посмеяться однажды над этим, если бы апофеозом представления, по мнению режиссёра, не являлся поджог всего театра с целью уничтожения всех зрителей и труппы, ничего не подозревающих актеров. Горечь этому и без того ужасному завершению придавал факт холодного расчета, циничной рациональности и личного шкурничества всех заговорщиков, который сопутствовал грядущим человеческим и крысиным смертям.

«Истинно, хоть все имеет цену, ничто по-настоящему не является ценностью