Валера охнул и медленно присел на корточки.

Откуда-то сзади вынырнул парень в фирменном фартуке, с упаковкой пива.

— Ну и где ваша машина?

— Я не зна… — Валера не узнал своего голоса — в горле вдруг запершило, получился какой-то задушенный петушиный всхлип. — Гхм-кхм… Это… Кхе-кхе… Это не моя машина…

* * *

Проигравшим Лев Карлович сочувствовал крайне редко — такие случаи можно сосчитать по пальцам одной руки. Между тем этих проигравших в жизни олигарха было столько, что для их учета следовало бы завести специальную службу. Причем большинство проигрывали не просто так, по мелочи, а все сразу и с тяжелыми последствиями.

Последний случай: коммерческий директор одного из бесчисленных предприятий, грамотно «поглощенных» империей Сенковского, застрелился в своем кабинете…

— Тряпка, — бросил Лев Карлович, узнав о случившемся. — Сорок лет всего, талант, связи — можно было еще три раза по столько заработать. Даже не поборолся! Сразу — стреляться. Ну, раз такая размазня, туда ему и дорога…

Из вышесказанного вовсе не следует, что Лев Карлович является конченым негодяем или маньяком-людофобом. Просто он прагматик, в меру циник и считает, что во всем нужно следовать законам природы. А законы природы таковы: в мире есть слабые и сильные, и все мы неравны изначально. Сильные едят слабых и тем живут, слабые, по мере возможности, сбиваются в кучу и стараются как можно дольше не быть съеденными. В природе нет места сочувствию в чистом виде. Если волк будет сочувствовать овце, которую собирается задрать, он просто сдохнет с голоду. Все просто и не нужно лишних сантиментов.

А к этому— проникся. Хотя, конечно, парадокс: его бы, гада, ненавидеть надо, желать ему смерти всеми фибрами души…

Не за слабость проникся, за искренность. Так искренне переживает, мерзавец, так страдает об утрате чужой машины — вплоть до того, что готов, пожалуй, собственноручно зарезаться. Настолько считает себя виноватым, что даже слова не сказал в свое оправдание, тем паче не осмелился что-то возразить Эдику.

Эдик — красавчик. В роль вошел просто и естественно, работает элегантно, в человеке явно пропадает талантливый артист. Все как на репетиции, поэтапно.

Этап первый: здоровый скепсис на фоне благодушного веселья.

— Ну, шутники, мать вашу! Хе-хе-хык… А ты молодец: «…я вас не видел, не знаю…»! Но вообще немного коряво получилось. Скажи Гарику, что шутка не совсем удалась. Потому что…

— Да я вам говорю — это не шутка!!! Вы что, не понимаете?!

— Не, я понимаю… Каждый шутит как умеет. В меру своих способностей, — Эдик согнул палец крючком и отстучал по лысой голове какой-то короткий, но затейливый код. — Но думать-то маленько надо! Ладно, у кого другого… Но — у меня?!!!

— У вас украли машину. — Инструктор прерывисто вздохнул и с обреченным видом уточнил: — Вернее, у меня украли. Вашу машину. Какие тут могут быть шутки?!

— Шутка не удалась по одной причине. У таких, как я, — не воруют. Понимаешь, малыш? По определению. Ты — ладно, может, и не в курсе. Но Гарик-то очень даже в курсе! Это же… Ммм… Это то же самое, что у президента утащить ядерный чемоданчик!

— И тем не менее я вам говорю еще раз: вашу машину угнали! И я не знаю никакого Гарика!

— Слушай, ты мне начинаешь надоедать…

— Ну почему? Почему вы мне не верите?!!! Я же вам говорю…

Этап второй — быстро, мимолетно: недоумение на фоне формирующегося раздражения.

— Але, Гарик? Да еще бы ты не узнал… Слушай, это не ты? Не, я понял, что это ты! Я в каком плане: если это твои хлопцы тиснули мою тачку, самое время покаяться… Не понял? Что значит — «ни сном ни духом»? Погоди, погоди… Эта твоя дурацкая шутка мне уже не нравится. Так что, дорогой, быстро делай выводы, а то у меня начинает портиться настроение…

Этап третий: вспышка гнева, переходящая в холодную ярость, и, как следствие, готовность к противоправной деятельности.

— Нет, Гарик, ты мне даже и не говори об этом… Это твой район, ты здесь за все отвечаешь! Кто?! Кто посмел без твоего ведома, в твоем районе… Что?!!! Какие-такие «отморозки», че ты гонишь?… Чего? Да мне по барабану, что там в центре Москвы, да у знаменитостей! Да хоть в Кремле, у президента, это не мои дела… Не, а при чем здесь «мерс» Жванецкого?! Ты думай, что говоришь! Где я, а где Жванецкий! Ты че, совсем нюх потерял?! Да я вас всех…

Гарик — это, видимо, какой-то большой человек — хотя бы уже потому, что он отвечает за целый район. Что, по сравнению с Гариком, какой-то там безвестный инструктор, по сути, ноль без палочки? Это просто какое-то ходячее недоразумение, с которым можно поступить как угодно.

И потому сразу, практически без паузы — этап четвертый. Собственно противоправные действия.

Декорация и мизансцена: парковка, машины, секьюрити полукругом, из-за чьей-то широченной спины выглядывает бледное от страха и напряжения лицо администратора, инструктор уже в наручниках, рядом с раскрытым багажником. Состояние уже подсчитано — так, мимоходом, на глазок (да просто считать нечего!), несостоятельность вполне очевидна:

— Тачка стоит сто двадцать. Плюс индивидуальная доводка, тюнинг, аппаратура — еще как минимум восемь. У тебя: мамина хрущевка в Дмитрове — максимум полтинник, плюс твоя дрянная лайба, верх — трешка. Не, мне без разницы, где вы жить будете… Но это ведь даже половины стоимости моей красавицы не будет! Ну и че теперь?

— Я отработаю, — инструктор против несанкционированного взятия под стражу слова не сказал, по-прежнему готов сквозь землю провалиться. — Я отдам, вы не думайте…

— Сколько ты за месяц подымаешь?

— Пятьсот баксов. Я буду откладывать…

— Пятьсот?! Ты шутишь?! Нет, меня не волнует, что ты там будешь жрать. Хотя, если ты не будешь жрать, то быстро сдохнешь и не отдашь вообще никогда… Так… шесть в год, минус по сотне в месяц на хлеб — итого пять… Не понял — мне что, десять-двенадцать лет ждать? Да я в любой момент могу лыжи сдвинуть, доброжелателей — море!

— Сожалею, но… больше ничего предложить не могу. Если вас это утешит, можете меня пристрелить — я расписку напишу, что не против…

Эдик выкатил было глаза и в бешенстве разинул рот, как будто собирался откусить инструктору как минимум полголовы… Но осекся. Последнее предложение было подано без всякого ерничества, с предельной искренностью и звенящим отчаянием в голосе. Такое сыграть трудно.

Эдик закрыл рот и задумался. Личико в руку (все не влезло, больно здоровое личико — только нижняя челюсть поместилась), ножка вперед, глазки в кучу.

Пожалуй, излишне театрально. Поправлять нельзя, все в процессе. Да и не надо поправлять. Жертва вся в себе, в своем переживании ситуации, вряд ли обращает внимание на детали.

— Интересный тип, — отметил Лев Карлович. — И чего так убивается по чужой тачке? Наручники надевали, даже не пикнул…