Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Платье сильно шелестит. Посмотреть бы на себя в полный рост в образе леди позапрошлого века… но пока меня ведут к отцу, не попадается ни одного зеркала.
Проводив меня на этаж ниже, Шух указывает на дальнюю дверь:
– Кабинет там, леди. – Улыбается. – Пусть удача сопутствует всем нам, и скорее наступит беззвёздная ночь свободной силы.
Не знаю я, как отвечать на их пароли, поэтому просто киваю и улыбаюсь в ответ.
Крадусь к кабинету, прислушиваясь, но голосов оттуда не доносится. Я открываю дверь, и на меня обрушивается бодрый голос:
– …не достанешь, барон Дарион из Академии медвежьего носа не показывает, – брюнет в шёлковой тройке осекается.
Зеркалом, оценившим меня в образе леди, становится не стекляшка с серебряным покрытием, а восхищённый взгляд этого брюнета. Судя по всему, образ мне идёт.
Эх, тут что-то обсуждали, надо было под дверью подольше постоять, вдруг бы услышала что-нибудь полезное.
– Леди Витория, – брюнет, обогнув стоящего спиной ко входу высокого блондинистого аристократа, ухватывает меня за руку, прижимается губами к тыльной стороне ладони, слегка щекоча её аккуратной бородкой и усами. – Эрмил Хаст, счастлив знакомству! Это большая честь.
Этот холёный мужчина не сводит с меня взгляда больших тёмных глаз. Кудрявые волосы зачёсаны волосок к волоску, влажно поблескивают. Не сказать, что он писаный красавец, но есть в нём что-то чертовски привлекательное. И совершенно невозможно понять, какого он возраста: может быть тридцать, а может и все сорок.
Блондинистый аристократ разворачивается – и это мой отец. В сюртуке с вышивкой и шейным платком с булавкой он выглядит помпезно, и это идёт холодному, точёному лицу без единого изъяна. Вместе с одеждой в осанке и взгляде отца появляется царственная величественность. Образ аристократа ему как родной. Так и зудит спросить, он случаем не благородных кровей будет, но я улыбаюсь Эрмилу.
– Мне тоже приятно.
– Если бы знал, что вы столь прекрасны… Эх, если бы я знал, – он очерчивает меня рукой. – Я бы устроил все дела так, чтобы лично сопроводить вас до места, чудеснейшее сокровище. Счастлив ваш отец: ради такой прелестной дочери можно просидеть в другом мире хоть столетие.
– Боюсь, отец предпочёл бы сына.
– Глупости, дочери – вот истинные сокровища отцов: вы можете переворачивать мир одним мизинчиком, улыбкой, взглядом, а мы, мужчины, ради самых ничтожных результатов должны вручную сворачивать горы. Нет-нет, дочери – это великая радость.
Так, кажется, он очарован или только делает вид. Наверняка он знает больше суетливой Шух. Я одариваю Эрмила самой милой улыбкой, и восхищения в его взгляде прибавляется. Возможно, с него удастся стрясти полезную информацию…
– Нам пора, – отец решительно подхватывает меня под локоть. – Надо успеть до операции.
– Какой операции? – с надеждой оглядываюсь на Эрмила.
Он улыбается:
– Собираемся напомнить нашим врагам, что сила за нами.
Теперь смотрю на отца: он хмурится, тонкие губы поджаты. Но что ему не нравится: эта планируемая операция или то, что я упёрлась и не иду?
– Витория, – интонации его голоса напоминают, как он в машине пообещал ударить, если попытаюсь сбежать.
Выдохнув, разворачиваюсь к двери и выхожу следом за ним. Тягает меня, как телёнка на верёвочке. Надо с этим что-то делать.
Платье шелестит непривычно громко, звонко стучат по каменным плитам каблуки. В этом шуме не сразу улавливаю, что Эрмил следует за нами. Когда оглядываюсь, он улыбается и, заговорщически подмигнув, засовывает сложенную бумажку под пояс платья. Отлично, мне уже выдают тайные записки!
Больше Эрмил на меня не смотрит, только на отца: хвалится, какая карета хорошая, кони замечательные да документы неотличимы от настоящих. Он даже не помогает мне забраться в карету, хотя с непривычки в платье с объёмным подолом это весьма затруднительно.
Дверца за отцом захлопывается, и снова цокот, поскрипывания, на этот раз рессор, а не старого дерева. Пахнет внутри цветами, а не копчёностями и специями.
Сидящий напротив отец в образе аристократа кажется ещё более чужим, чем прежде. Задумчиво кусает костяшку указательного пальца, барабанит пальцами по колену. И явно не собирается ничего объяснять.
– Ты что-нибудь расскажешь наконец? – складываю руки на груди. Тёмное существо протискивается между шеей и стойкой воротника, выплёскивает вперёд стебелёк, на конце которого набухает и, словно бутон, раскрывается красный глаз. Указываю на моего невольного спутника. – Хотя бы о том, что это такое?
Отец странно осматривает глаз и уставляется в окно на мелькающие дома и лица прохожих.
– Рассказывай, – требую я, – а то закричу, выпрыгну на улицу и наделаю глупостей.
– Не выпрыгнешь.
Схватившись за ручку дверцы, цежу:
– Проверим?
Долго, пронзительно смотрит отец.
– Считаю до десяти, – предупреждаю я. – Раз, два, три… – На моём лбу выступает пот, пальцы на ручке дверцы сводит до боли. – Четыре, пять…
– Я точно не знаю.
– Что?!
Отец морщится, но признаётся:
– У этого существа нет названия. Оно… Его вывели искусственно, чтобы получить магию, отличную от магии Эёрана – магию Бездны. Оно что-то вроде источника-приёмника, это трудно объяснить тому, кто не понимает принцип работы магии. Только оказалось, что рождённые здесь и в других магических мирах одарённые не могут использовать чужую магию. Пробовали по-разному: неинициированным, до возраста пробуждения источника, прививали новорождённым, но магия Эёрана, пропитывающая магические миры, отторгает эту связь. Одна надежда, что передавшейся от меня магии Эёрана будет недостаточно для отторжения у тебя магии Бездны.
– То есть на мне будут проводить эксперименты?
– Ты попробуешь получить магию Бездны.
– Это звучит как эксперимент надо мной, а я тебе не крыса подопытная.
Отец резким движением отдирает мою руку от дверцы и толкает меня в грудь.
– Уймись! Тебе всё равно надо принять магию. Добровольно согласиться на неё, и лучше получить ту, способов борьбы против которой у местных магов нет. Да, ты можешь получить стандартную магию, как у всех, а можешь завладеть почти непобедимой, – воодушевлённо выдыхает он.
– Но вдруг что-нибудь пойдёт не так?
– Тогда инициируем источник магией Эёрана, и будешь как все.
– Почему против магии Бездны нет способов борьбы?
– Потому что местные не знают её принципов, и нет никого, кто мог бы рассмотреть её структуру и придумать контрзаклинания.
– Если никто не знает, как ей пользоваться, как смогу я? Кто научит? Ты об этом подумал? Вдруг я кого-нибудь взорву или самоубьюсь? Ты вообще думаешь, что предлагаешь?