— Если вы пытаетесь устроить мне проверку, то это бессмысленно, — подергал Розданов боковую опору ворот. Сейчас он напоминал хозяина, который, вернувшись из дальних странствий, выясняет, в каком состоянии находится его дворовое хозяйство. — Проверен десятки раз. И потом, в отличие от вас, оберштурмфюрер, простите великодушно… товарищ командир, у меня с красными свои, личные счеты.

— Вот оно что?! — ухмыльнулся Штубер, давая понять, что не воспринимает этот аргумент всерьез.

— И в этом смысле я намного надежнее и упорнее большинства ваших солдат, для которых сдаться в плен — означает спастись, отсидеться, пережить… Для меня плен — это позор и… расстрел.

— Успокойтесь, поручик, это не проверка. Просто я хочу уловить ход ваших мыслей; понять, как вы, русский, чувствуете себя, поднимая оружие на русских, стреляя в своих единокровных.

— Примеряетесь к психологии предателя на тот случай, если вам, германцу, придется стрелять в своих же, германцев?

— Видите ли, сударь, я, в некотором роде… психолог. — Розданов непонимающе покачал головой, мол, при чем здесь это? — Психолог войны, если хотите. Мне уже несколько раз приходилось консультировать по вопросам психологии противника высоких чинов из разведки и контрразведки. Имен не называю, не положено…

— То есть, по профессии вы психолог, а не военный, я верно все понимаю?

— Скорее, профессиональный военный, увлеченный психологией. А еще точнее, профессиональный психолог войны.

— Так вот, «психолог войны», вы должны были бы помнить, что рядом с вами не просто русский, а бывший белогвардейский офицер. А это значит, что он уже успел вдоволь навоеваться против своих же, русских, во время Гражданской войны; а главное, приучен к мысли, что существуют «русские свои» и «русские чужие». Так вот, армия, против которой я сейчас воюю, это армия «чужих русских», в борьбе с которой армия германцев воспринимается мною исключительно как армия союзников.

Штубер хотел что-то ответить, но запнулся на полуслове: он вдруг явственно услышал топот многих копыт и зычный голос командира.

«Неужели кавалерия?! — не поверил своему слуху оберштурмфюрер. — Не может быть! Впрочем, почему не может быть?»

Вместе с Роздановым они метнулись к углу огражденного подворья. А еще через минуту из села вырвалось до полусотни всадников на рослых, истинно кавалерийских конях. На полном аллюре они неслись мимо сарая в сторону Днестра, в сторону укрепрайона.

Впрочем, Штубера и Розданова не очень-то интересовало, куда именно направляется это конное подразделение. Поражал сам факт, что здесь вдруг появились кавалеристы, которые словно бы возникли откуда-то из другого времени, другой эпохи — эпохи Гражданской войны, материализуясь из воспоминаний бывшего белогвардейского поручика Розданова. Всадники рассыпались по луговой равнине и атакующей лавой устремились к лесу.

— Они что, там, в красных штабах, совсем обезумели?! — не удержался поручик, когда, не обращая внимания на стоявших у сарая красноармейцев, до полусотни всадников втянулось в лесную дорогу, уводящую за изгиб долины. — На крутых склонах Днестра хотят противопоставить германской авиации, артиллерии и танкам свою сабельно-карабинную кавалерию?

— Именно это красные и намереваются делать. Я вспомнил, что, согласно агентурным данным, доты будут прикрывать кавалерийские полуэскадроны[3].

— Вы это серьезно?!

— Я никогда не принадлежал к людям, которых считают шутниками, поручик, тем более, когда речь идет о военной тактике врага.

— Представляю себе эту сцену: по крутым склонам Днестра, от дота к доту, с шашками наголо носятся лихие кавалеристы, представляя собой идеальные мишени для всех видов оружия противника, начиная от авиации и заканчивая шмайсерами и румынскими карабинами.

Словно подтверждая слова Розданова, со стороны реки появилось звено немецких самолетов. Заметив кавалерийский отряд, пилоты снизили свои машины и устроили своеобразную карусель, упражняясь в прицельном бомбометании и расстреле движущихся наземных целей из пулеметов. Причем оба офицера были удивлены, обнаружив, что за все то время, пока продолжался налет, в небе не появилось ни одного советского самолета, а земля не отозвалась ни одним выстрелом зенитки.

Проводя разворот над сараем, возле которого находились диверсанты, пилот одного из самолетов тоже прошелся по ним пулеметной очередью, да так, что пули легли буквально в полуметре от Штубера, который в отличие от Розданова так и остался стоять.

— Что, оберштурмфюрер, уверены, что «своя» пуля не тронет? — несколько уязвленно поинтересовался Розданов, поднимаясь из зарослей лопухов.

— Просто привыкаю к обстрелу, к фронтовой обстановке, — спокойно объяснил Штубер, глядя вслед улетающему самолету.

— Как думаете, когда германские подразделения достигнут этой деревни?

— Как только сломают оборону Могилевско-Ямпольского укрепрайона. А сделать это не так-то просто. Во-первых, здесь мощные, скальные доты. Во-вторых, Советы все еще держат оборону на том, правом, берегу Днестра. Хотя вся остальная часть Молдавии уже под контролем вермахта и румын.

— Значит, я так понимаю, что вскоре, вместе с коммунистами, мы окажемся в котле.

— Не исключено. И тут уж нам, двум опытным диверсантам, будет где разгуляться.

«Увидим, как ты “разгуляешься”, когда действительно окажешься в двойном котле: своих и красных», — заметил про себя поручик, окидывая оберштурмфюрера уничтожающим взглядом.

…Подождав, пока Гейнхард Гейдрих и Вальтер Шелленберг усядутся друг против друга за приставной столик, Гиммлер еще несколько мгновений внимательно рассматривал их, стоя посреди огромного кабинета, и только потом уже занял свое место за массивным дубовым, покрытым черным бархатом столом, на левом конце которого красовался металлический, очень напоминающий пушечное ядро глобус.

Упершись худощавыми, смуглыми кистями рук в крышку стола, рейхсфюрер СС с силой оттолкнулся от нее, зацепился затылком за спинку кресла и, передернув поросшей короткими рыжеватыми усиками верхней губой, процедил:

— Только что у меня состоялась встреча с фюрером.

Гейдрих и Шелленберг переглянулись; теперь они понимали, почему идти на прием пришлось на день раньше. И только сейчас бригадефюрер по-настоящему оценил ту скупую похвалу, которой одарил его Гейдрих в приемной Гиммлера. Услышав о том, что Шелленберг все же успел подготовиться к докладу, он обронил:

— Вы значительно дальновиднее, Шелленберг, нежели я предполагал. Постарайтесь и впредь оставаться таким же, не полагаясь ни на чью иную интуицию, кроме своей собственной.

— Я внемлю этому мудрому совету.