Вот ведь дрянь какая, ну ты только посмотри… Я кивнул, вернулся в палату и вышел с чистым листком бумаги и карандашом. Пристроившись на подоконнике, я стенографически написал несколько строк и, передав записку орку, спросил:

- Садовую улицу знаешь? – орк кивнул, радуясь, что разговор наконец-то перешел в практическую плоскость, и я продолжал: - Садовая, пять. Спроси Эрика и дай ему записку. Он расплатится. Вопросы есть?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Вопросов, разумеется, не было. Орк отсалютовал мне и пошел в сторону лестницы; я присел на подоконник и подумал, что хорошо, когда среди друзей есть маги и артефакторы.

Эрик вычистит память незадачливому шантажисту – и по ментальной цепочке проделает то же самое с выпивохами, которые с чего-то решили, что смогут потребовать с меня больше, чем я уже заплатил.

Глория ничего не узнает.

Никогда.

2.2

Глория

Я пришла домой в одиннадцать и, заварив кофе, села за стол, на котором расположилось мое личное изобретение. Никто и никогда не догадался бы, что это артефакт: просто серебряное блюдо, на котором лежит румяное яблоко – но стоит до него дотронуться, как яблоко начинает бегать по блюду и входит в контакт с таким яблоком на другом блюде. И тогда я вижу гостиную родительского дома, отца и маму, младших братьев – а они видят меня, и мы можем разговаривать.

Конечно, это был прорыв в артефакторике. Я хотела запатентовать этот артефакт – получила бы такие деньги, что могла бы всю жизнь не работать. Но потом меня завалили на экзамене, и о патенте оставалось только забыть: их выдают только академикам и сотрудникам кафедр, а не самозанятым артефакторам. Так что серебряных блюд было всего два – у меня и у родителей.

Отпив кофе, я запустила яблоко по блюду. Вскоре серебро окутало туманом, а потом он развеялся, и я увидела гостиную и отца, сидевшего на диване с газетой.

- Привет, пап! – окликнула я. Отец заулыбался, отложил газету и подошел к стене, на которую было повешено блюдо. Я вдруг подумала, что страшно соскучилась по семье. По маме и отцу, по прадедушке Конраду, по Конраду-младшему и по близнецам Магде и Маркусу. Что бы ни случилось, у меня была моя семья – и это придавало мне сил.

- Глория! Привет! – он дотронулся до зеркала, словно хотел погладить меня по голове. – Как хорошо, что ты вышла на связь! Как дела?

- Хорошо, - ответила я. – Все хорошо. Пап, слушай… я хотела с тобой поговорить.

- Конечно, дочка, - отец улыбнулся, но, кажется, он встревожился. – Что случилось?

Я замялась, не зная, как начать – иногда у меня просто пропадали все слова, когда доходило до дела.

- Пап, ты помнишь, как полюбил маму?

Отец рассмеялся с облегчением – видимо, он успел за меня испугаться, и теперь был счастлив, что ничего плохого не случилось.

- Конечно. Вы с ней тогда пришли к моей гостинице – твоя мама решила устроиться поварихой. И я смотрел на нее и не мог оторвать глаз, - ответил он, и в его голосе появилась мягкая мечтательность. – Потом она приготовила мне яичницу на пробу, я ее съел и пропал. Вот так все и началось. А помнишь, ты подошла ко мне и попросила цветную бумагу и карандаши? Хотела сделать для мамы открытку в честь ее первого рабочего дня в «Вилке и единороге». Я тогда подумал: ну чудо же, что за девчушка, вот бы она была моей дочерью.

У меня защипало в носу. Фьярви Эрикссон был моим отчимом – но сделал для меня столько добра и окружил таким сердечным теплом, что давным-давно стал для меня отцом.

- Пап, - спросила я, - а я как понять, что ты влюбился? Что происходит?

Отец улыбнулся. Снова дотронулся до отражения.

- У тебя делается тепло в душе, - ответил он и дотронулся до груди. – Вот тут. У меня тут горит огонек с тех пор, как я встретил твою маму. Она уже спит, но если хочешь, я ее разбужу.

- Нет-нет, пусть отдыхает, - торопливо сказала я и добавила: - Только тепло?

- Много-много тепла, - кивнул отец. – И ты думаешь об этом человеке только хорошее. Хочешь быть с ним рядом, говорить, прикоснуться.

Я не знала, хочу ли прикоснуться к Виктору – но да, я о нем думала. В нем было что-то очень искреннее, очень важное для меня. Он был как хорошая загадка, которую мне хотелось разгадать.

- А еще у тебя будут огоньки в глазах, - улыбнулся отец. – Вот как сейчас. Он хороший?

Я рассмеялась и уткнулась лицом в ладони. Мне вдруг сделалось невероятно легко и спокойно.

- Хороший. Он спас меня от грабителей, - сказала я, и отец испуганно ахнул:

- Каких грабителей? Что случилось?

У гномов всегда так: если что-то происходит с их родными, то они кинутся бежать, спасать и рубить головы боевыми топорами, чтобы защитить близких.

- Все в порядке, пап, - ответила я. Отец выразительно завел глаза к потолку: дескать, знаю я ваше «все в порядке», держите лицо, а сами плачете в подушку. – Мы шли на остановку омнибуса, и подошли какие-то рожи, потребовали мою сумочку. Виктор закрыл меня от ножа, я раскидала этих дураков заклинанием…

- Виктор, как там дальше? – уточнил отец.

- Шмидт. Спортивный журналист, - ответила я, и отец воскликнул:

- Надо же! Я читаю его колонку в «Ежедневном зеркале», он пишет про борьбу, в основном. Ты не пострадала? С тобой точно все в порядке? Можешь сказать правду, мать не слышит.

- Я не пострадала, - улыбнулась я. Как же мне не хватало этой заботы – и, кажется, именно ее я и почувствовала в Викторе. – Виктора ранили, он сейчас в больнице. Но отправил мне цветы с курьером. Он хороший.

- Я рад, - сказал отец. – Дочка, ты знаешь: мы примем любой твой выбор, лишь бы ты была счастлива с этим мужчиной. И поможем всегда и во всем, где тебе понадобится наша помощь. Помнишь?

Я рассмеялась. Конечно, я помнила! Однажды отец уже сказал мне об этом: в пятом классе, когда я с Наром и Очиром сунула бомбу-вонючку в директорский туалет. Да, отец тогда помог: заплатил за ремонт, заплатил лично директору, но о бомбе и том, как она взорвалась и превратила директора в подобие Смрадодемона, не узнала ни единая живая душа. А я окончательно поняла: что бы ни случилось, мне помогут. Меня закроют собой – как и я закрою, если потребуется.

Это и была моя семья. Это и было то, что помогало мне выжить.

- Помню, пап, - ответила я. – Спасибо тебе.

2.3

Виктор

Глория не пришла на мою выписку, и я решил отправиться в «Кошек» - если Эрик не сработал, и шантажисты все-таки добрались до нее с неприятной правдой, мне надо было хотя бы попробовать оправдаться. Живот по-прежнему ныл, но уже не болел. Действительно, обычная царапина.