Медицина всегда представлялась ей делом мужским — особенно в подобных местах, где она напрямую соприкасается с государством. И тут Черити Дин внезапно поняла, в чем реальная проблема: это не мужчина, а трус. Старый козел до смерти напуган. Всю свою взрослую жизнь она имела дело с ужасающими болезнями — и заключила сама с собой пакт о бесстрашии перед их лицом. «Если ты профессиональный водитель, то знаешь, что рано или поздно попадешь в аварийную ситуацию, вот и готовишь себя к подобному повороту событий, отрабатываешь маневры по уходу от столкновения, запоминаешь, что делать, если избежать аварии не удалось, — сказала Черити. — Так и преодолевается страх. Ты просто принимаешь как данность, что однажды подцепишь болезнь». Мужчины же, как она заметила, были не способны к столь смиренному приятию перспективы заболеть, а внешне сильные и предположительно отважные мужчины — в особенности. Еще студенткой меда в Новом Орлеане она заметила неприкрытый и чуть ли не панический страх в глазах полицейских, доставлявших в приемное отделение университетской больницы пациентов с травмами. «Привезут кого-нибудь с огнестрельным ранением — а им хоть бы что, но, если вдруг выясняется, что у бедолаги еще и гепатит C или ВИЧ, они тут же, скуля от ужаса, бегут в душевую и поливают себя там хлоркой с головы до пят». Раз за разом она наблюдала, как эти коротко стриженные качки, всегда готовые и даже радующиеся возможности забраться в горящее здание ради спасения собачки, превращаются перед лицом болезни в неуверенных в себе встревоженных трусишек. Но более всего они боялись заболеваний, передающихся воздушно-капельным путем. «Это была главная причина, по которой мне не удавалось переловить и принудительно госпитализировать бродяг с туберкулезом, — сказала она. — Высылаемый за ними полицейский наряд тут же превращался в пугливых девчонок и отсиживался в машине, отправляя на задержание медсестру, от которой бездомные с легкостью ускользали».

Но и у Черити были свои собственные страхи, в том числе и мнимые. Она украсила стены своего рабочего кабинета и домашней спальни стикерами с мантрами — напоминаниями о том, как ей следовало бы жить, и большинство ее несбыточных надежд так или иначе касалось смелости и решимости.

Подобно многим людям Черити нуждалась в напоминаниях. Однако в отличие от большинства она понукала себя сама. Безостановочно. Осознание того, что собравшиеся возле морга мужчины объяты страхом, который ей самой чужд, привело ее к мысли: «Они считают меня неспособной на это». И тут же к следующей: «Они так думают, потому что я не похожа на человека, который мог бы это проделать». Худенькая, ростом всего метр шестьдесят пять (за счет каблуков), сама она испытывала смешанные чувства относительно собственной внешности. Мужчины же, судя по всему, их не разделяли. Во всяком случае к свисту и улюлюканью в свой адрес она давно привыкла. И даже взяла за правило: при первой встрече с особью мужского пола определенной породы выдерживать паузу в тридцать секунд, чтобы самец успел прийти в себя, и лишь после этого приступать к изложению сути дела, по поводу которого возникла надобность к нему обратиться, особенно если требовалось что-то сделать. Мужчины судили о ней по наружности — и жестоко заблуждались. «Явное несоответствие формы и содержания», — так иногда она говорила о самой себе.

Расстегнув молнию мешка, Черити бросила быстрый взгляд на труп. Хирургической пилой она спокойно взрезала бы грудину прямо посередине, а садовыми ножницами ей придется поочередно перекусывать правые и левые ребра молодой покойницы. Нащупав кромку первого ребра, она поддела его ножницами. Клац! Резкий и звонкий хруст, будто вскрываешь панцирь краба. Клац! Приноровившись перекусывать ребра, она кожей почувствовала, как все семеро отводят глаза за стеклами скафандров и больше на нее не пялятся. Они же специально оставили лицо молодой покойницы неприкрытым: это ее больше всего и тревожило. Обычно хирург видит перед собой лишь малый участок тела, на котором проводится операция. А тут — вскрытие, и сам вид молодого женского лица превращает его из последовательности хирургических манипуляций в подобие чего-то личного. Тревожащего. Голова закружилась, и Черити затошнило. «Я лишь мысленно твердила себе: „Не теряй сознания. Не теряй сознания“, — рассказывала она. — Вообще-то я была в бешенстве. Это какое же неуважение нужно было иметь к этой женщине и ее семье, чтобы повести себя, как они, типа: „Вам больше всех надо? Вот сами и орудуйте тут садовыми ножницами!“».

Клац! Панцирь краба наконец лопнул. Она откинула секатор в сторону и раздвинула ребра покойной. «И в тот же миг на меня вдруг нахлынуло это чувство, — рассказывала Черити, — боль за ее мужа». Но собравшимся вокруг мужчинам она не собиралась показывать никаких человеческих чувств. Ей не хотелось подобным проявлением слабости доставить удовольствие этому старому козлу и иже с ним. Ей нужен был лишь кусок легочной ткани, чтобы отвезти его к себе в лабораторию, а там уже пусть Мэнни, ее бактериолог, разбирается. Но, едва она снова взялась за садовые ножницы и нацелилась вырезать кусок легкого, к процессу аутопсии вдруг подключился судмедэксперт. Теперь он хотел… помочь. «Погодите, не лучше ли сначала заглянуть в брюшину?» — мягко спросил он. «А ведь и то верно, — подумала она. — Если бактерии есть в брюшной полости, значит, они были у нее в крови, а если в крови их нет, то, вероятно, и в легких чисто». Черити принялась прощупывать всё на предмет признаков туберкулеза. Внутренние органы оказались в идеальном состоянии. Просто на загляденье. «Если бы легкие были издырявлены и с характерными очагами, я бы сразу это распознала, — сказала она. — Но ничего подобного там не было». Так она собственными руками, наощупь, пришла к заключению, которое позже подтвердит лабораторный анализ взятых ею проб тканей: туберкулез у покойной был локализован исключительно в тканях головного мозга. Напоследок старый патологоанатом еще и избавил ее от нужды кромсать легкие покойной садовыми ножницами, объяснив, как быстро и без проблем высвободить и извлечь их из трупа целиком. И проделали они это упражнение на пару, в четыре руки. Своим самообладанием она, похоже, заставила-таки старика в корне изменить свое отношение к сложившейся ситуации.

И тут Черити вдруг оказалась с двумя колышущимися желеобразными медузами женских легких в руках. Ей и в голову не приходило, что выпростанная за пределы грудной клетки легочная ткань вовсе не держит форму. Она внезапно поняла, насколько старый судмедэксперт был уверен, что в конечном счете у нее ничего не выйдет: он просто подстроил всё так, чтобы легкие некуда было поместить. Однако боковым зрением Черити распознала по фирменному оранжевому цвету пластмассовое мусорное ведро из магазина сети Home Depot, метнулась к нему, сгрузила туда легкие, сунула ведро в машину — и уехала.

Семи мужчинам, оставленным ею позади и ни с чем, вся эта сцена врезалась в память и долго служила темой для оживленных пересудов; для нее же это был почти будничный (несмотря на рождественский антураж) эпизод из жизни окружного санитарного врача. Так уж вышло, что все эти мужики ни малейшего понятия не имели ни о ее достижениях, ни о том, на что она потенциально способна. Смешно сказать: главный судмедэксперт округа даже не предполагал, что она владеет навыками профессионального хирурга. «Мужчины такого рода вечно меня недооценивают, — сказала Черити. — Они думают, я заинька в глубине души. А я им не заинька, я гремучий дракон!»