– Ты что там делаешь, мистер Стронг? С дриадой своей прощаешься?

Вздрогнув, он посмотрел вниз. Крошечные Райт, Зухр и Синее Небо были почти неразличимы отсюда.

– Просто смотрю на нее, мистер Райт – на верхушку то есть. В ней почти девяносто футов, можно ее скинуть всю целиком?

– Рискнем, мистер Стронг. Но все остальное будешь подавать пятидесятифутовыми отрезками, пока диаметр ствола позволяет.

– Ладно, приготовьтесь тогда.

Вершина отдала поклон небу и поплыла вниз зеленым облаком, роняя листья, как летний дождь. Алая стайка птиц ха-ха унеслась к далекому горизонту. Дерево дрогнуло, как плечи рыдающей женщины.

– Хорошо прошло, мистер Стронг. Теперь за тобой, по моей прикидке, одиннадцать пятидесятифутовых кругляков. Потом диаметр увеличится, и придется срезать два стофутовых. Если спустишь их правильно, они нам хлопот не причинят. Под конец остается около двухсот футов – последние пятьдесят придутся на улицу. Обмозгуем это, когда спустишься. Всего, стало быть, четырнадцать срезов. Успеешь сегодня?

Стронг посмотрел на часы.

– Сомнительно, мистер Райт.

– Сделай, что успеешь, остальное отложим на завтра. Смотри только не рискуй зря.

Первый пятидесятифутовик ткнулся в чернозем, покачался, опрокинулся на бок. За ним последовали второй, третий, четвертый. Не странно ли, что физическая активность так хорошо помогает рассудку. Стронгу не верилось, что всего получасом ранее он высматривал в листьях дриаду, а меньше суток назад говорил с ней.

Пятый кругляк, шестой. На седьмом Стронг немного замедлил темп. Здесь, на середине бывшего дерева, диаметр ствола стал футов на тридцать больше. С такой толщиной шутки плохи: чтобы занять правильную позицию, пришлось вбить три колышка и повесить люльку на них. Это позволило Зухру и Синему Небу, сильно отставшим, распилить для лесовозов накопившиеся отрезки ствола. Колонисты, по словам Райта, утратили надежду извлечь прибыль из некачественной древесины и складывали ее подальше от лесопилки, чтобы потом сжечь.

Ветер, задувший чуть раньше, затих, солнце припекало все больше, дерево кровоточило. Стронг все чаще поглядывал вниз: обагренная «кровью» площадь походила на бойню, но он соскучился по земле под ногами – она манила его даже и «окровавленная».

Посматривал он и на солнце: он пробыл на дереве около двух с половиной суток и не хотел бы провести еще одну ночь на его обрубленном теле. Но последний пятидесятифутовик заставил его признать, что без ночевки все же не обойтись: солнце закатывалось за великое пшеничное море, и Стронг понимал, что с первым стофутовиком до темноты не управится.

На обрубке последней ветви, где он стоял сейчас, можно было поставить двадцать палаток. Райт забросил туда лифтовый трос (сам лифт спустили вниз в середине дня) и прислал Стронгу ужин – опять нечто фирменное. Стронг нехотя ковырялся в еде: вчерашний аппетит бесследно пропал.

Он так устал, что даже и не помылся, хотя воду и мыло Райт тоже прислал. Просто лежал и смотрел, как восходящие луны окутывают звезды серебряным ореолом. Она пришла на цыпочках и села рядом, глядя на него грустными синими глазами. При виде ее худобы и бледности ему захотелось плакать.

Я искал тебя утром и не нашел, – сказал он. – Куда ты деваешься, когда исчезаешь?

Никуда, – сказала она.

Но должна же ты где-то быть.

Ты не понимаешь.

Да… теперь уж, наверно, и не пойму.

Нет, поймешь. Завтра.

Завтра будет поздно.

Сегодня тоже поздно, и вчера было поздно. Поздно стало еще до того, как ты впервые поднялся на дерево.

Скажи: ты из тех, кто построил эту деревню?

На свой лад, – сказала она.

Сколько же тебе лет?

Не знаю.

Ты помогала строителям?

Я построила всё сама.

Ну, уж это ты врешь.

Я никогда не лгу.

Что случилось с коренными жителями этой планеты?

Они выросли. Стали из примитивных цивилизованными, начали высмеивать обычаи предков, как невежество и суеверие, завели собственные обычаи. Стали изготавливать вещи из железа и бронзы и меньше чем за сто лет нарушили природное равновесие, которое не только сохраняло им жизнь, но и придавало ей смысл. Подорвали свою жизненную силу, иными словами. Поняв, что натворили, они пришли в ужас, но ничего уже не смогли исправить.

И погибли?

Ты же видел их деревни.

Да, видел. И читал отчет прогрессистов о пещерах, куда они отправились умирать вместе со своими детьми. А как же эта деревня? Они могли бы спасти ее, вовремя повалив свое дерево.

Ты так ничего и не понял. Чтобы получить что-то, надо дать что-то взамен. Одни нарушили этот закон раньше, другие позже, но от расплаты никто не ушел.

М-да, понять трудновато.

Ты всё поймешь завтра.

Прошлой ночью ты пыталась убить меня. Почему?

Я не пыталась, ты всё делал сам. Я хотела убить тебя сегодня.

Той веткой?

Той веткой.

Но как?

Не важно. Главное, что не убила. Не смогла.

Куда же ты пойдешь завтра?

Что тебе за дело, куда я пойду.

Мне есть дело.

Уж не влюбился ли ты в меня?

Очень может быть.

Нет… не может.

Потому что я не верю в твою реальность?

А ты ведь не веришь, правда?

Не знаю даже. То верю, то нет.

Я такая же настоящая, как и ты, только на свой лад.

Он решительно потрогал ее щеку, мягкую и холодную. Холодную, как лунный свет, мягкую, как цветок. Она заколебалась, превращаясь в светотень, в цветы, в листья, и голос ее стал таким слабым, что Стронг едва разобрал слова.

Напрасно ты это сделал. Надо было поверить в меня, а ты всё испортил. Последнюю свою ночь мы проведем врозь.

Значит, ты все же не настоящая, – сказал он. – И никогда не была настоящей.

Нет ответа.

Ты просто игра моего воображения. Но как же тогда ты могла сказать мне то, чего я не знал?

Нет ответа.

По-твоему, то, что я делаю – преступление, но это не так. Когда дерево представляет угрозу для общины, его убирают.

Нет ответа.