– Нет, – успокоил ее Джейми. – Это привлекло бы внимание.

– Разумеется. – Ева сглотнула.

Затем, к ее удивлению, он притянул ее голову ближе – что казалось невозможным: они и так были ближе некуда, – и, растопырив пальцы, запустил их ей в волосы.

Кожа доспехов, ночной воздух, холодная сталь, мужской мускусный запах – все это был Джейми. Он нагнул голову и поцеловал Еву.

В тот же миг все изменилось: стало совершенно ясно, кто кого теперь целовал, – уже не она была главной. Он захватил инициативу и повел ее по своей опасной дорожке, представлявшей собой горячие, захватывающие дух поцелуи, крупные, умелые руки на ее бедрах и… огонь – обжигающий огонь, разгоравшийся у нее внизу живота.

И она безропотно следовала за ним, как слепая за поводырем. Она не возражала, когда он опустил ее на табурет, и позволила ласкать губами, которые плавно двигались по ее губам и были такими мягкими, что ей хотелось втянуть их, чтобы удостовериться, что они существуют.

Он склонил голову набок и, положив большой палец ей на щеку, другими, принялся нежно гладить впадинку под ухом, а его умелые греховные губы пронизывали ее, как солнце воду. Почему бы просто не прижаться губами к ее губам, как, она видела, делают другие и как она хотела, чтобы сделал он. Почему… так?

Ева с трудом перевела дух – когда это она начала задыхаться? – а он провел кончиком теплого влажного языка по ее губам, послав тем самым головокружительный сгусток жара в ее тело.

Одна в таверне, беззащитная, она лишилась сдерживающих начал и, видно, потихоньку сходит с ума. Скользя рукой по вытертой поверхности табурета, теплой от его тела, она придвигалась все ближе, пока кончики пальцев не оказались в узком пространстве между его плотно обтянутым бедром и табуретом.

Джейми не прервал поцелуя, его увлеченность ее губами никуда не исчезла, он поднял ее руку и прижал к своей груди. У нее начала кружиться голова, отчего Ева стала медленно сползать вниз по его груди. Она внезапно и без всякой видимой причины почувствовала себя так, словно вот-вот заплачет, – так, словно погибает в этом поцелуе.

Джейми скользил губами по ее губам, по щекам, подбородку, опустив одну руку ей на плечо, так что она не могла пошевелиться.

Его поцелуй между тем делался все глубже; одна рука скользнула на затылок Евы, а другая, дерзко передвинувшись вниз, к ее талии, пробралась под накидку, и кожаная перчатка, дернув изношенную ткань, туго натянула блузку у нее на груди. Ева прижалась к нему, и тогда эта горячая умелая мужская рука заставила ее задуматься, стоит ли безрассудно приближаться к тавернам и мужчинам со жгучими, как солнце, поцелуями.

Внезапно все изменилось: его руки исчезли, стало холодно и пусто. Вот и все. Он просто отстранился.

Ева почувствовала себя так, будто ее отшвырнули.

Ева одернула блузку. Шнуровка почему-то казалась слишком тугой, ворот душил, рукава стали слишком тесными, и нитки, старые и вытертые, как зубами царапали ей запястья. Кто всему виной? О, да она сама!

Вот что такое таверны и поцелуи. Все, пора кончать с этим.

Твердое, как скала, тело Джейми шевельнулось.

– Они ушли.

– Я знаю, – еле выдавила Ева сдавленным шепотом, хотя она не заметила, когда это произошло.

Широкие плечи, за которые она цеплялась соблазнительно, опустились вперед, и он во второй раз встал, решительно объявив:

– Вы останетесь здесь, а я пойду посмотрю, как обстоят дела.

Его голос снова стал строгим, глаза – холодными, словно между ними ничего не было.

– А если я не хочу? Что вы раскомандовались, будто я собака, которую бросили? – ледяным тоном поинтересовалась она.

– Вы хотите, чтобы я привязал вас, как собаку? – отозвался он, посмотрев на нее с такой же холодностью.

– Вы этого не сделаете. – Ева едва не задохнулась от возмущения.

Джейми с угрожающим видом наклонился, так что его раздраженное дыхание коснулось ее уха.

– Ева, не вынуждайте меня демонстрировать все то ужасное, что я умею. Рыцарство умерло в моем сердце много лет назад. Я подонок. Так что не испытывайте меня.

Он выпрямился, подошел к двери, приоткрыл ее и окинул улицу взглядом сыщика, которого вряд ли привела бы в восторг деятельность священнослужителя.

– Я вернусь, – бросил он оглянувшись.

Но Джейми не вернулся – потому что не смог.

Пока он шел к гавани, его ярость сделалась подобной холодному острому лезвию. Поцелуй Евы подействовал на него, как удар доской по голове: он был просто сражен.

Хуже всего, что он все понимал: понимал, что терпит поражение, – отказаться от своей цели ради поцелуя…

Его ярость хоть и изменилась, но все еще оставалась в пределах температуры айсбергов, и он мрачно вернул свои мысли обратно, к насущной проблеме: Питеру Лондонскому.

Отыскать священника и затем удрать от женщины с серыми глазами и рассказами о разогретых солнцем виноградниках и от перехватывающих дыхание поцелуев, которые заставили его впервые в жизни отвлечься от своей миссии.

Ева рассеянно смотрела на прилипших к стойке пьяных англичан. Предполагалось, что забрать отца Питера из Лондона будет несложно: вопрос смелости и удачи, – а вместо этого она влипла в историю, да еще и связалась с опасным варваром… которого почему-то слишком долго нет.

Он не возвращался.

«Сейчас не время для паники», – сказала она себе, стараясь успокоить участившееся дыхание, но ее мозг уже лихорадочно соображал, перебирая все ужасные последствия провала этой операции.

Когда она последний раз видела узкоглазых – тогда Джейми еще отказался выколоть им глаза, – они разговаривали с двумя другими мужчинами, с обветренными лицами и проницательными глазами, очень похожими на моряков.

Один из них ушел, но другой еще оставался и держал кружку у рта. Получше присмотревшись к нему, Ева сделала заключение, что это скорее всего хозяин судна и узкоглазые расплачивались с ним за услугу. Не могли же они тащить бесчувственного священника через ворота мимо привратников и вооруженных солдат. Гораздо надежнее отправиться в гавань, где любой сторож станет немым, глухим и слепым, если дать ему побольше монет.

Они направились к причалам, и Джейми, должно быть, это знал.

Собравшись с духом и слегка вздернув подбородок, Ева поднялась и направилась к стойке, нащупывая под накидкой кошелек и – на случай необходимости – кинжал, а также пытаясь объяснить себе, почему так жжет глаза.

Да потому, что она в ярости, вот почему: в беспредельной ярости из-за того, что Джейми думает, будто ее можно провести.

Он плохо ее знает…

По городским улицам носился поднимавшийся от реки пронизывающий ветер, мощные косые струи дождя бросали колючие иглы за воротник и в свободные сапоги. Джейми, укрывшись в очередном переулке, посредине между таверной и верхушкой холма, склон которого спускался к береговой линии, переводил взгляд с причалов на дверь заведения и обратно.