Ба, а вот и оно – знакомое битое лицо. Принадлежит Малышу. Он напористо раскручивал долговязого, пестро одетого иноземца на покупку большой аляповатой матрешки. В пакете жертвы уже лежали шкатулка и макет собора. Рядом с Малышом я различил еще один знакомый лик – тоже битый, тоже с синяком, прикрытым черными очками. Это лик Наташи.

Иноземец слабо отталкивал от себя матрешку, но Малыш, бойко щебеча на ломаном английском, развивал наступление. Наконец турист сдался, положил матрешку в сумку, отслюнявил несколько «деревянных» купюр и отправился прочь, раздумывая, на много ли его надули. Судя по довольному выражению Малыша, надули прилично.

– Привет нэпманам, – сказал я.

– Здрасте, – проворковала Наташа.

– Привет, – кивнул Малыш.

– Как торг идет?

– Ни то ни се, – недовольно произнес он. – Вон, петух гамбургский – первый за сегодня. Я ему говорю – полсотни, а он мне – десять баксов. За десять баксов ему пусть негр ламбаду пляшет! На тридцати порешили.

– Долго еще тебе здесь?

– Валуй с Хорьком через полчаса сменят.

– Давай по пивку вдарим. Разговор есть. А пока Наташа за тебя посидит.

– Не знаю…

– Наташа посидит. Правда? – посмотрел я на девушку.

Она обиженно поджала губки, хотела что-то возразить, но я заткнул ее очаровательный рот шоколадом «Виспа», с которым, поговаривают в рекламе, можно делать то, что тебе нравится. Наташа же вынуждена была делать то, что ей совершенно не нравится. Но тут уж ничего не попишешь. Мне нужна вовсе не она, а Малыш.

Пивбар располагался недалеко от монастырской площади. Народу там было немного. Я взял пару кружек пива, и мы приземлились за свободный столик. Такая жизнь – то с Егором пиво пей, то с Малышом. Тяжела милицейская доля.

– За встречу, – поднял я кружку.

Малыш ополовинил ее, откинулся на спинку стула. Потрогал саднящую рану под глазом.

– Здорово ты меня приложил.

– Это тебе урок – не знаешь, что перед тобой за морда, не лезь в нее кулаком. Вам еще повезло, что человек добрый попался. А то бы вас в морге давно обмыли.

– Ты где так бить научился?

– Было где. Сам-то ты, вижу, спортом занимался.

– Первый разряд по волейболу. И еще пояс по карате.

– Хорошо, наверное, жить в городе-музее? – Я отхлебнул пиво. – Красиво.

– Дыра, она и есть дыра, – недовольно пробурчал Малыш. – За копейки настоишься на морозе. А денег – кот наплакал. Разве это жизнь?

– Ищи профессию по душе.

– За станок? Так в городе половина заводов стоит. Вообще-то я в институте учился. Еще в школе призовые места на республиканских олимпиадах по химии брал. Надежды подавал, так говорили, – криво усмехнулся Малыш. – Закопал талант. А на черта он нужен? На заводе за сто пятьдесят баксов пахать, да и те не получишь… На курсе моем были парни, тоже из подававших надежды. Одному ногти вырвали, затем гитарной струной удавили, труп сожгли. Двоих посадили. Они «Крокодил» делали.

– Триметилфентанил?

– Ага. Наркотик. Лучший синтетик. Не, мне не надобно ни вашей наркоты, ни вашей работы на дядю. Мои родичи всю жизнь заводу отдали. Отец – ведущий конструктор был. А сейчас? Без денег, без работы. Правда, говорят, ветеранам труда новые льготы скоро будут.

– Какие?

– Переходить улицу на красный свет. И заплывать за буйки.

– И бить кирпичом по взрывателю бомбы.

– Ага… Так что дорога у нас – или в «матрешечники», или в палаточники, или в рэкет. Приличный бизнес – там бывшие комсомольцы и блатная братва засела. Нам же куда податься?

Да, нытик ты, Малыш. Я прикончил первую кружку и принес еще две.

– У меня бронхит хронический, – продолжал нудить Малыш. – Мне нельзя зимой на этой чертовой площади стоять. Мне это все обрыдло. Дерьмо все. Сил больше нет.

– Не все так плохо, Альберт. Станешь почетным «матрешечником». И дети твои будут «матрешечниками». И внуки. Династия.

Малыш только махнул рукой, вздохнул, отправил в рот целую креветку и ожесточенно перекусил ее.

– А что я могу?

– Ничего. С такой компанией ничего. Два приятеля твоих – мандавошки чернобыльские. Дешевки. Пятнадцатисуточники прирожденные. Способны только взять кого-нибудь на гоп-стоп и тут же попасться. Полет нужен. А ты ползаешь.

– А? Эти полеты при луне… У меня дружок долетался. Горло перерезали.

– Что за дружок?

– Да есть такой… Был… Рома Лазутин.

– И на чем крылья этот Икар подпалил?

– На золоте.

– На золоте – это бывает. Это дело хлопотное. Дело тяжелое. Не понаслышке знаем.

Мы допили пиво. Вышли из бара.

– Давай подброшу до площади, – сказал я, распахивая дверцу глазастого «Мерседеса».

– Твоя? – удивленно спросил Малыш.

– Нет. Деда Мороза.

– Отличная тачка.

Я придерживался того же мнения. Мы изъяли ее два месяца назад при разгроме подмосковной группировки. От этой безделушки все отказались. По системе «Автопоиск» она как краденая не проходила. По интерполовским банкам данных – тоже. Откуда взялась? Может, собрали по частям под Москвой в сарае? Загадка. Вместо того чтобы оставить ее гнить на специальной стоянке, мы решили попользоваться боевым трофеем для создания убедительной легенды.

Я проехал два квартала до площади. Прижал машину к бордюру.

– Еще увидимся, Альберт. Может, прикину, к какому делу тебя приобщить. Есть у меня кое-какой интерес.

– Дело-то хоть не людей убивать?

– Нет. Тут ты слабак. Толка никакого. Но так сообразительный. И город знаешь. Можешь пригодиться.

– В криминал не полезу.

– Что за безумные предположения? Какой криминал?!

– Я лучше по матрешкам, – без всякого энтузиазма воспринял мое предложение Малыш.

– Ладно, я еще пару дней здесь пробуду. Поговорим.

* * *

Жизнь полосата – этот факт проверенный, подтвержденный опытом бесчисленных поколений хомо сапиенсов. Успехи и неприятности сменяют друг друга. Но Малышу казалось, что сейчас его жизнь представляет собой уходящее к горизонту чернильно-черное шоссе. И с него не сойти на обочину, не свернуть на объездной путь.

Самые дурные мысли одолевали Малыша, когда он смотрел в зеркало на свое роскошное, созданное для журнальных обложек лицо, сильно подпорченное ссадиной в уголке рта, начинающим желтеть синяком под глазом и новым синячищем повыше скулы. Никогда его не били так часто, как в последнее время. Точнее, его вообще редко били. А тут – какой-то нескончаемый кошмар. Синяки – это дело проходящее. Есть кое-что и похуже. И вот тут хочется взвыть зимним волком на полную луну.