— Ты голоден? Мы можем накормить тебя.

Желудок Егора скрутил спазм. Он только сейчас понял, насколько сильно голоден.

— Вижу, мое предложение тебе понравилось, — с улыбкой произнес Тамерланыч. — Идем к костру, добрый человек. Тебе надо согреться и поесть.

* * *

Тихо и уютно трещал в ночном мраке рыжий костерок. Егор оглядел закут, отгороженный большими кусками фанеры.

— Вы неплохо тут устроились, — сказал он.

— Да, — кивнул Тамерланыч, — нам тоже нравится. Держи!

Он протянул Егору кусок хлеба и открытую банку говяжьей тушенки.

Пока Волчок ел тушенку, Тамерланыч закурил и повернулся к тощему Крепышу, который сидел рядом, тихонько перебирая струны старенькой гитары, заклеенной в нескольких местах кусками скотча.

— Крепыш, спой нам что-нибудь, — попросил старик.

Тощий бродяга кивнул, прошелся по струнам громче и мелодичнее, а потом запел — тихим, сипловатым голосом, глядя на пляшущие языки костра:

Эй, ребята, как допьете вы вино,

Мне бутылки вы оставьте заодно.

Пожалейте вы несчастного БОМЖу.

Я их в сумку аккуратно положу.

Отнесу я завтра их в приемный пункт,

Мне за них шестьсят копеек отдадут.

Я куплю буханку хлеба и сырок,

Чтобы с голоду не протянуть мне ног.

— В последнее время быть бродягой стало опасно, — негромко проговорил Тамерланыч, обращаясь к Егору.

Тот швырнул опустевшую банку в мусорный бак, взглянул на старика и уточнил:

— Почему?

— Люди не любят нас.

— Они всегда вас не любили, — заметил Егор.

— Верно, — кивнул старик, протягивая Егору сигареты. — Но месяца два назад в Москве объявилась толпа отморозков, которые забивают бомжей палками.

— Палками?

— Ага. Как крыс или бродячих кошек. Эти ублюдки разъезжают на мотоциклах и называют себя «загонщиками».

Егор закурил, швырнул спичку в костер. Рядом Крепыш продолжал перебирать струны гитары и петь грустным, негромким голосом:

А я бычок подниму, горький дым затяну,

Покурю и полезу домо-ой.

Не жалейте меня, я прекрасно живу,

Только кушать охота порой.

— И как часто это происходит? — спросил Волчок, пуская дым.

— Что? — не понял старик.

— Эти убийства.

— Да почти каждую ночь. Москва — огромный город, и бомжей здесь больше, чем бродячих собак. Говорят, нас около ста пятидесяти тысяч.

— Неужели полиция вас не защищает?

Старик усмехнулся и покачал головой:

— Нет, сынок, не защищает. Чем меньше бродяг, тем лучше для города. Знаешь, сколько бомжей погибает в Москве каждую зиму от холода?

— Сколько?

— Несколько сотен. Их вывозят за город и закапывают в оврагах.

Егор затянулся крепкой сигаретой, выпустил облако косматого дыма и сказал:

— Впечатляющая статистика. А как ты стал бродягой, Тамерланыч?

Старик швырнул окурок в костер, помолчал немного, потом вздохнул и ответил:

— Два года назад я жил в Барнауле. Потом грянул кризис, работы у нас в городе не было никакой, и я решил податься в Москву. Продал квартиру, приехал в столицу. Хотел купить комнатку в Подмосковье, да не успел. В первый же день меня избили и ограбили. Прямо на вокзале. Так я остался без денег и без жилья. Это, собственно, вся история.

Егор понимающе кивнул.

— Ладно, сынок, мне пора. — Тамерланыч поднялся с деревянного ящика, на котором сидел. — Если будешь здесь утром, угощу завтраком. Спокойной ночи, добрый человек!

— Приятных снов! — пожелал Егор старику.

Тамерланыч пошел прочь от костра и через несколько шагов скрылся в темноте.

А тощий Крепыш все пел, гоняя по кругу одни и те же куплеты и припевы, и бродяги, сгрудившиеся возле костров, стали дремать под его негромкий, монотонный голос.

Ах, отпусти меня, товарищ старшина,

Я простой российский бомж, а не шпана.

Я не сделал ведь плохого никому.

Так за что меня берете, не пойму?

— Ну, а ты? — обратился Егор к толстяку Кузьме, который сидел поблизости. — Какая у тебя история?

Толстяк посмотрел на него хмурым взглядом и проронил:

— Я здесь недавно.

— А где был до этого?

— Напротив ТЭЦ-21, в промзоне, есть целый маленький городок из вагончиков. Там живут такие, как я. Живут цивильно, почти оседло. Я тоже так жил. А потом у нас началась война.

— С кем?

— С другими бродягами. По ту сторону МКАДа разбили лагерь кочевые бомжи. Они и раньше приходили, с первыми теплыми деньками, но нас не трогали. А тут вдруг решили выбить нас из наших вагончиков. Была большая война. Убили много наших, но я успел унести ноги.

Кузьма замолчал, огляделся по сторонам, потом достал откуда-то из-под полы литровую бутылку «Столичной», быстро свинтил крышку и протянул Егору:

— Угощайся. Тамерланыч не любит, когда мы пьем, поэтому приходится таиться.

Егор отхлебнул из бутылки и передернул плечами.

— Ну как? — спросил Кузьма.

— Отлично.

Кузьма взял у него бутылку, сделал глоток, поморщился, после чего покрутил головой и пожаловался:

— Шея болит. Не знаешь, от чего?

— Знаю, — сказал Егор, забирая бутылку. — Это значит, что в прошлой жизни ты был повешен.

— Как это? — удивился бродяга.

— Да вот так. — Егор отхлебнул водки, вытер рот рукавом пальто и продекламировал:

Я — Франсуа, чему не рад.

Увы, ждет смерть злодея,

И сколько весит этот зад —

Узнает скоро шея[1].

Он передал бутылку толстяку-бродяге.

— Глотни и расслабься.

Тот рассеянно глотнул, передернул плечами и вернул бутылку Егору.

— Ты останешься с нами? — спросил он.

— Еще не знаю, — ответил Волчок. — Вдруг Тамерланыч не захочет.

— Тамерланыч — добрый мужик, — сообщил Кузьма. — Он никогда не отказывает тому, кто просит помощи. Знаешь… примерно с год назад Тамерланыч нашел среди мусорных баков здоровенного парня. У него были сломаны почти все кости, а из башки торчал железный штырь. Тамерланыч собрал народ, и мы аккуратно спустили парня в теплотрассу.