Еще немного погодя он заказал нам по рюмке водки и сладкий десерт со сливками. Я наблюдал, как Мария крошит сухари и взбивает сливки. Работала Мария ловко и умело, а когда прядь белокурых волос падала ей на глаза, она быстро сдувала ее. От кухонного жара ее щеки раскраснелись. Внезапно она подняла голову и посмотрела прямо на меня. Я быстро отвел глаза и, уставившись в стену, стал рассматривать вырезанные на ней узоры. Рядом со мной на стене висел какой-то странный механизм, к которому снизу была приделана болтавшаяся из стороны в сторону палочка. Вскоре Мария принесла водку и сладкое. Она провела рукой по моим волосам, и я почувствовал, как ее бедро на миг прижалось к моему плечу.

– Господин чего-нибудь еще желает? – спросила она Томаса, но тот поднялся и покачал головой.

Я уже доедал, когда вошел трактирщик, и Томас попросил его проводить нас в комнату. Подхватив сумки, я поднялся вслед за ними по лестнице. Наша комната оказалась в самом начале коридора, на втором этаже возле лестницы, прямо над хозяйскими комнатами. Там была кровать для Томаса и кушетка для меня, а возле небольшого оконца стоял маленький письменный столик с масляной лампой на нем. Хозяин сказал, что комната обогревается теплом от очага, горевшего внизу, но если мы немного доплатим за дрова, то можно будет затопить камин прямо в комнате.

Томас отказался. И очень зря: было так холодно, что изо рта у него шел пар.

Зато он попросил заменить сальную свечку (у нас в деревне их называли жировками) хорошей восковой свечой. Они с хозяином сговорились, во сколько нам обойдется ночлег, и трактирщик уже собрался уходить, когда Томас проговорил:

– Мне бы хотелось еще раз взглянуть на умершего. К жизни его уже не воскресить, но нам, врачам, всегда любопытно узнать причину смерти.

Хозяин как-то странно посмотрел на профессора:

– Чего ж тут непонятного? Старый граф насмерть замерз – это и ребенку ясно. И, по-моему, вам лучше не тревожить усопшего. – Трактирщик говорил по-датски, немного пришепетывая, а когда сердился, то шепелявил еще сильнее.

– Но почему вы так уверены, что он умер от переохлаждения? Откуда нашему доброму хозяину это известно? – поинтересовался Томас.

На бледных щеках трактирщика проступили алые пятна, а глаза превратились в узенькие щелочки. Поджав губы, он ответил:

– Возможно, вы ученый господин, любезнейший доктор, и привыкли делать с усопшими все, что вам заблагорассудится. Но в этом доме мне решать, и я подобного не допущу. Я нахожу такие поступки в высшей степени непристойными. Нет никаких сомнений, что граф поскользнулся, ударился, потерял сознание и насмерть закоченел. Доброй ночи, господин доктор. – И, резко кивнув, трактирщик прикрыл за собой дверь. Я услышал, как он затопал вниз по лестнице, а немного погодя хлопнул дверью в хозяйские комнаты.

Изумленно посмотрев на дверь, Томас собрался с мыслями и взглянул на меня.

– Любопытно, – решил он.

Усевшись на кушетку, я стащил сапоги для верховой езды, которые не снимал целый день. Пальцы на ногах у меня совсем онемели, а комнату наполнил резкий отвратительный запах.

– Да мы же задохнемся! Обуйся немедленно! – приказал Томас, открывая сумку с книгами. Он всегда возил с собой множество самых любимых книг. Вот и сейчас, по очереди выкладывая их на стол, он бормотал себе под нос названия:

– Николаус Стено, “De solido intra solidum naturaliter contento[2]… Нет, не то… А вот эта, возможно, позже и пригодится… “Prooemium demonstrationum anatomicamm”[3]. Августин, “De doctrina christiania[4], нет, не пойдет. Ага, вот она! “Regulae ad directionem ingenii”[5]. – Профессор любовно оглядел книгу и принялся перелистывать страницы, пояснив: – Ее написал Рене Декарт – французский ученый, много лет живший в Голландии, которого эти несносные шведы… – в голосе профессора зазвучала злоба, и я удивленно поднял взгляд, – естественно, убили. Высосали из его тела всю его мудрость, а взамен не дали ему даже теплого угла, так что умер он от воспаления легких. – Пытаясь успокоиться, Томас углубился в чтение. Я и прежде замечал, что шведов профессор не жалует. Возможно, виной этой ненависти стали войны, разгоревшиеся за последние десятилетия, и Томас был далеко не единственным датчанином, кого раздражало одно упоминание о шведах.

В дверь постучали.

– Войдите! – крикнул Томас, и на пороге появилась Мария. Заменив убогую сальную свечку толстой белой свечой, она выскользнула из комнаты, не глядя на нас и не проронив ни слова.

– Итак, рассказывай, что ты видел, – сказал вдруг профессор, когда девушка удалилась.

– Что-что? – переспросил я.

– Я просил тебя осмотреть ноги священника и плотника. Так что ты увидел?

Я задумался.

– На священнике были башмаки… Черные. А на другом… Кстати, почему вы решили, что он плотник?.. Ну, он был обут в сапоги… Из такой грубой кожи… – Я вопросительно посмотрел на Томаса, но тот лишь наградил меня сердитым взглядом.

– А что еще?

– Еще?..

– Именно! – Профессор был неумолим.

Я вздохнул и прикрыл глаза, пытаясь сосредоточиться.

– Кажется, на обоих были голубые носки. Но я не уверен – там темно было, – оправдывался я. Выслушав, профессор не проронил ни звука, поэтому я продолжил: – Обувь – и ботинки, и сапоги – довольно старая, поношенная. А у плотника с сапог натекла лужа. Помню, я еще подумал, что сапоги у него наверняка насквозь промокли.

– А у священника?

– Но на нем же были ботинки. В такой снег…

– Я не об этом. С его обуви натекла лужа?

Я задумался. И ответил, что нет. Может, несколько капель, но не больше.

– Хорошо! – И Томас довольно вздохнул.

В то время профессор во многом оставался для меня тайной, и порой, когда он начинал изъясняться загадками, мне никак не удавалось понять, говорит ли он о перемещении звезд по небу или же о любимой болонке госпожи профессорши. Но в этот раз я понимал еще меньше, чем обычно, поэтому решил набраться терпения и дождаться, когда все разъяснится само собой.

Погруженный в собственные размышления, Томас Буберг смотрел в окно, в кромешную тьму, и теребил пуговицу на жилете, как часто делал, о чем-то про себя рассуждая. От такого обращения верхняя пуговица часто отрывалась, и мне приходилось ее пришивать.

– Что именно убило графа, мне неясно, – промолвил наконец профессор, – может статься, наш обидчивый хозяин прав и граф умер от переохлаждения. Но тогда почему он так долго пролежал в снегу? Зачем дожидаться, пока до смерти не закоченеешь?