И вот в одном месте спички стали гаснуть. Боинг извел штук пять, думая, что спички попались плохие. Но нет! Они вспыхивали, а потом огонек начинал трепетать и гас. Сметливый Боинг сообразил, что его задувает сквозняком! Спички кончались. Он воткнул одну горелую в щель между камнями, чтобы не поте­рять место, и в то же мгновение редкие полоски света на полу потухли!

Боинг понял, что приполз к логову Белого Реали­ста. Он ждал, что из щели вот-вот потянется светя­щийся дым и обернется призраком.

Шли минуты. Белый Реалист не появлялся. Раз­очарованный Боинг проорал в щелку все пришедшие на ум оскорбления, надеясь выманить призрака. И свет опять включился! Боинг рассудил, что Белый Реа­лист дает понять: все равно, мол, не выйду. Видно, призраку было в лом стоять на четвереньках под партой.

Спичек оставалось мало, и Боинг решил повора­чивать оглобли. Тут и оказалось, что повернуть не­возможно! Для этого пришлось бы изогнуться уже не «Г», а латинской буквой «У». Под партами, в невероят­ной теснотище. Организм Боинга был на это не спо­собен. «Земля круглая», — сказал себе мудрый Боинг и пополз дальше, собираясь обогнуть весь подвал.

Парты кончились, ход уперся в шкаф, но всесо­крушающий Боинг проломил заднюю стенку и вылез из дверец. Там уже можно было встать. Начиналась та неизведанная территория с перегоревшими лам­почками, где, по слухам, и встречали Белого Реали­ста. Боинг уже знал, что на самом деле он обитает не здесь, а за стеной. Заманчиво было на обратном пути все же выманить призрака. Мало ли что не хочет вы­ходить. Надо его так обругать, чтоб захотел!

Но когда Боинг пополз назад, оказалось, что ис­чезла спичка, которой он отметил подозрительную щель со сквозняком. И Белый Реалист остался в сво­ем логове.

— Сквозняк так называется, потому что дует на­сквозь, — глубокомысленно закончил Боинг. — В подвалах с одной дверью сквозняка не бывает. Значит, была вторая.

— Соври, что ты ее нашел, — попросил Петька.

— Не, двери там не было, — честно сказал Боинг. — И ж говорю: была щель между камнями. Спичка про­ходила свободно. Без цемента камни лежат, просто гак.

— Подумаешь! У меня сарай для лодки тоже без цемента, — хмыкнул Петька. Он любил поспорить.

Боинг не ответил. Глядя куда-то за спину Маше, он судорожно затянулся окурком и покраснел. Маша обернулась. Снизу по лестнице поднимался директор школы!

— И вы здравствуйте, — сказал директор онемев­шим прогульщикам. Встал рядом с Боингом и заку­рил!

Так и стояли. Боинг от изумления забыл погасить свою сигарету и курит. Директор не ругается. Тоже курит.

— И мне, — отчаянным голосом попросил Петька.

— По губе. Свои надо иметь, — глядя в одну точ­ку, проблеял Боинг. Вряд ли он соображал, что гово­рит.

А директор полез в карман за сигаретами для Петь­ки, но спохватился и осуждающе покачал головой.

Постояли с минуту. Маша вспомнила свои сегодняшние грехи. Урок она прогуливает? Прогуливает. Двойку получила? Получила. Дверь на черную лест­ницу открыла? Открыла. Курила с мальчишками? Курила. Грехов набегало на большое сложносочи­ненное замечание в дневник с вызовом мамы в школу. А Петька? А Боинг? Их дела еще хуже, особенно Боинга. Если директор припомнит ему все двойки, прогулы и мелкий вред школьному имуществу, то вый­дет, что Боинг, может быть, уже и не учится в школе! Тут вдруг на лестнице появился незнакомый мо­лодой человек в военной форме. В двух шагах за ним семенил завхоз Иванов. Стало ясно, что директор ос­тановился не ради удовольствия покурить с Боин­гом, а просто ждал отставших. Вид у молодого чело­века был начальственный, на погонах большая звез­дочка и две полосы. Иванов так боялся, что дышал через раз.

— Я в жизни не видел такого безобразия! — сказал молодой человек директору. — Школа, можно ска­зать, на бомбе стоит. В любую минуту может полых­нуть, а здесь дети! Даю вам двадцать четыре часа для наведения порядка. Потом буду применять санкции.

— Да тут и за неделю не управиться, — робко воз­разил директор, но, кажется, сделал только хуже.

— У вас было все лето, а не одна неделя. Двадцать четыре часа, или завтра в это время я закрою шко­лу! — отрезал молодой человек. Посмотрел одинако­вым взглядом на сигарету Боинга, на сигарету дирек­тора и добавил: — Места для курения должны быть оборудованы огнетушителем, сосудом для окурков и соответствующей табличкой.

— Пренепременно, — пообещал директор. (Забе­гая вперед, скажу, что табличка «Место для курения» действительно появилась на школьной лестнице. И огнетушитель, и ведро для окурков. Правда, всего на час. Те, кто их видел, потом рассказывали осталь­ным.)

Когда взрослые ушли, Боинг швырнул в пролет лестницы дотлевший до фильтра бычок и сказал:

— Вот так и зарабатывают гастрит миокарда! Инфаркт, — поправила Маша.

— Да какая разница!.. Не, вы видали?! Майор! Директор перед ним на задних лапках. Въезжаете?

— Чего ж тут не въезжать? — удивился Петька. — Ни пожарный. Форма-то эмчээсовская.

Боинг расшаркался, изображая дворецкого из кино:

— Ща, сэр! Ща пожарный закроет школу из-за того, что вашему сиятельству сосуд для окурков не поставили... Это минер! Или сапер. Короче, школу разминировать будут.

— Нет, пожарный, — поддержала Петьку Маша. — про бомбу он говорил в переносном смысле. Что в любую минуту может загореться.

— Он сказал «полыхнуть», — уточнил Петька.

Боинг не верил:

— Да чему тут полыхать?! Сто лет школа не полыхала, и вдруг полыхнет!

— А что разминировать?

— Мало ли. Война была, бомбежка. Может, бомба пробила школу насквозь и не взорвалась. Лежит в подвале...

— В подвале?! — Маша поняла, что не понравилось пожарному. — Ребята, он просто хочет, чтобы из подвала выбросили парты!

Боинг подумал и согласился:

— Верняк! Нам листовку сунули в почтовый ящик: «Не захламляйте балконы, чердаки и подвалы, возможно самовозгорание». Только я не догоняю: если парты самовозгораются, то почему они в классе ни разу не самовозгорелись? Круто было бы: вызыва­ют меня к доске...

Из коридора глухо послышался звонок. Прогуль­щики вышли из школы черным ходом, чтобы не встретить своих. Боинг развивал мысль о самовозго­рающихся партах, самовозгорающихся классных жур­налах и самовозгорающихся дневниках, но Маша ду­мала о другом.

Первое — таинственная смерть Бобрищева: лег в постель, а нашли на берегу моря.

Второе — ржавая железная дверь в подвал, остав­шаяся, наверное, с бобрищевских времен. Замок в ней и тогда был сейфовый, да сломался давно. Под­вал запирали на грошовую «висячку», как дровяной сарай. И вдруг — новый сейфовый замок. Причем за него доплатил свои деньги не завхоз, не директор, а учитель истории, которого совершенно не касаются сломанные парты. Это третье.