Мутнофрет увидела выражение его лица. Она торопливо передвинула фишку и вновь взглянула на ворота.

— Я не в состоянии думать, — раздражённо бросила она. — Что могло задержать гонца?

— Терпение, сестра. Гонец явится.

— Да, он явится, когда приплывёт барка. Но что задерживает барку?

— Вероятно, неблагоприятное течение, — с отсутствующим видом промолвил царевич Ненни.

— Или нерасположение бога. Голос Мутнофрет дрогнул.

— Ерунда, — твёрдо сказала Аахмес. — Все боги уже в Фивах. Они охранят священного коршуна. Боги собрались в полном составе; это подтверждает, что они благосклонны к нам. Как ты думаешь, кто из них может быть враждебен нашему возлюбленному супругу?

Мутнофрет промолчала, а Ненни улыбнулся.

— Господину моему отцу — никто. Мне — возможно, многие. Разве не это вы имели в виду, госпожа мать моя?

— Мой дорогой Ненни, ты же ничего не сделал, чтобы расположить их к себе, — укоризненно сказала Аахмес.

— Да, пожалуй, ничего. Я не спорю, госпожа моя Аахмес. Я такой, какой есть, и смирился с этим. Однако если таким меня сделали боги, то они должны быть недовольны своей работой. Несомненно, боги, как и люди, могут ошибаться.

— Сын мой!

— Я не ропщу на них, — быстро продолжил Ненни. — Но мне иногда кажется, что если боги хорошо разбираются во всех этих делах, они не станут переносить свою немилость на живущих рядом со мной беззащитных людей. Так что они зря боятся — и мужчины, и беспомощные женщины, и их нерождённые дети...

Фараон в отчаянии закрыл глаза. Как мог царевич рассчитывать на благосклонность богов, непрестанно ведя такие разговоры? Конечно, Ненни не хотел кощунствовать. Впрочем, кто знает, чего он хочет? Понять царевича было невозможно, можно было лишь разгадывать его странные, причудливые мысли. Тутмос растерянно разглядывал профиль сына — высокий бледный лоб с впалыми висками, непроницаемые глаза и чувственные губы с опущенными уголками.

«Он болен, — напомнил себе фараон. — Он не знает, что такое сила и здоровье. Возможно, он не в состоянии удержаться от подобных разговоров. Я должен быть терпелив».

— Поэтому я не верю, что они хотят повергнуть в ужас весь Египет, — продолжал Ненни. — Барка просто запаздывает. Возможно, с ней случилась какая-нибудь неприятность.

— О, Амон не допустит этого! — запричитала Мутнофрет.

Голос Аахмес обрезал её причитания, как холодный серебряный нож.

— Будь уверена, Амон не допустит. Умоляю, сдвинь наконец свою собаку...

— Если бы мы могли быть уверены, сестра! Но пути богов...

— ...Неизвестны даже преданным супругам величайших из них, — спокойно закончила Аахмес. — Ну, ходи же, ходи!

Пальцы фараона принялись барабанить по подлокотникам. На церемонии, последовавшей за её свадьбой с ним самим, Аахмес стала супругой бога Амона — таков был обычай Египта. Но она воспринимала это мистическое замужество настолько буквально и истово, что Тутмос с трудом мирился с этим все двадцать пять лет их супружеской жизни. Приходя на её ложе, он не мог отделаться от раздражающего ощущения, что в их постели присутствует кто-то третий. Воспоминание об этом усмиряло сейчас его гневное нетерпение. Так же, как и лицезрение дочери Хатшепсут и думы о её замужестве, как тщетные взгляды на садовую калитку, как решительный стук фишек, прыгавших с места на место по доске, и холодный довольный смех Аахмес, означавший, что она выиграла ещё одну партию.

— Моя дорогая Мутнофрет, или будь внимательна, или не садись играть. Боюсь, что я обошлась с тобой слишком сурово... А, вино. Иди сюда, налей первую чашу Его Высочеству царевичу: он выглядит бледнее остальных.

Фараон громко шлёпнул ладонями по подлокотникам и впервые за час открыл рот:

— Разговоры, разговоры, разговоры! Во имя Амона, где этот треклятый гонец?

Движение в саду тут же прекратилось. Пальцы арфиста застыли на струнах; дрогнула и рука Мутнофрет, перемешивавшая фишки, и рука раба, наливавшего вино. Нехси резко повернулся и бросил взгляд на беседку.

Спокойной осталась лишь Аахмес, невозмутимо возлежавшая в инкрустированном кресле в позе, которая по окончании её жизни перейдёт на каменную стену храма.

— Терпение, возлюбленный супруг!

— Терпение! Смилуйся, Великий Судия! Сколько можно сидеть здесь без дела? Два часа, три...

— Господин отец мой, — вставил Ненни, поднимаясь с места, — прошу разрешить мне пойти и разобраться с этим опозданием. Если бы я смог вернуть покой мыслям моего господина...

— Мои мысли совершенно спокойны, — раздражённо отозвался Тутмос.

— Мысли бога, как всегда, совершенно спокойны, — пробормотал царевич, вновь укладываясь на прежнее место.

— Именно так. Просто мне надоело всё это. Я... Эй, что это, что это такое?!

Рядом стоял лекарь с сосудом. На его лице была спокойная снисходительная улыбка, заставившая фараона наконец взорваться.

— Если бы Добрый Бог выпил глоток этого лекарства...

— Не нужны мне твои лекарства! Со мной всё в порядке! Я лишь хочу знать, почему я должен полдня сиднем сидеть здесь, пропадая от скуки! Убирайся со своими сосудами и плошками! Хватит с меня твоего горького пойла! Эй ты, с винным кувшином! Налей мне чашу!

— Как, мой господин? Вина? — испуганно вскричала Мутнофрет.

— Возлюбленный супруг, — поддержала её Аахмес, лекарь говорит...

— Мне не важно, что он говорит. Я сказал: «Налей мне вина!»

Обе царицы притихли, испуганный лекарь ретировался в угол сада, а раб с блестящим кувшином бросился на зов, в спешке расплёскивая вино на свои босые ноги.

Тутмос взял чашу и вновь уселся, чувствуя удовлетворение от того, что все глаза тревожно смотрели, как он вызывающе, одним долгим глотком, выпил вино. «Пусть будут прокляты лекари и лекарства, — подумал он. — Я всё ещё фараон. И наверняка смогу это доказать двум задиристым женщинам, больному юноше и толпе жалких людишек». (Он не смог удержаться в мыслях от мрачного юмора.)

Резкий, холодящий рот вкус финикового вина был приятен, он успокоил непрестанное першение в горле. Фараон позволил себе выпить вина впервые за несколько недель.

— Возможно, — мягко сказал он, — ожидание кажется более долгим, чем на самом деле.

Жизнь вокруг беседки возобновилась. Арфист осторожно прикоснулся к струнам и, поскольку никто не остановил его, вновь принялся извлекать негромкие приятные аккорды.

Опустив чашу, Тутмос поднял глаза на своего кравчего Нехси, который внимательно смотрел на фараона, поставив ногу на нижнюю ступеньку беседки.

— Я готов исполнить любое приказание, которое Ваше Величество соизволит дать, — негромко произнёс Нехси.