Ненни остановился перед высокой дверью, исписанной именами фараона, и бросил взгляд на широкую согнутую спину павшего на колени евнуха.

— Встань, — сухо сказал Ненни.

«Перед кем же евнух преклонил колени? Не перед Ненни, Немощным, хотя сам он ответил бы именно так. Нет, он встал на колени перед мощью моего отца и своей собственной беспомощной верой, что Божественный Дух, присущий фараону, распространяется и на меня. На деле человек — поэт и провидец, ибо становится на колени перед надеждой. Разве не так поступаем мы сами, когда склоняем голову и простираем руки к Золотому Быку[29]в храме? Мы поклоняемся не самому быку и не жрецам, которые двигают его огромной головой и заставляют исторгать пламя из ноздрей. И даже не духу Амона, Сокрытого, пребывающему в золотой оболочке, но одной лишь нашей собственной надежде на то, что он поистине пребывает там и слышит наши мольбы».

Неподдельное волнение евнуха напомнило Ненни о том, что он снова нарушил приличия, задержав взгляд на столь незначительном человеке.

«Бедняга, — подумал он, поспешно отводя глаза прочь. — Ему кажется, что он чем-то прогневил меня, иначе я не должен был бы его заметить. Правильно ли устроен мир, в котором один человек может требовать, чтобы другие люди были пред его детищем подобиями стульев и столов, а не людьми? Во всём Египте тысячи людей с готовностью уподобляются неодушевлённым предметам».

— Открой дверь, — приказал он.

Евнух бросился вперёд, резко стукнул по резной панели жезлом и широко распахнул дверь. Ненни перешагнул через порог в огромный зал Покоев Красоты, дворцового гарема.

Просторное, богато убранное помещение не имело окон, но его стены не достигали крыши, опиравшейся на изящные колонны. Широкий проем поверх стен не только давал свету и воздуху свободный доступ в помещение, но и украшал его полосой густо-синего египетского неба. Стены были изысканно расписаны изображениями фараона в окружении обитательниц гарема. На картинах он играл с ними в какие-то игры, принимал плоды или цветы лотоса на длинных стеблях от одних, ласкал других. Действительность была очень далека от этого блаженного вымысла. В комнате находилось более дюжины украшенных драгоценностями скучающих красавиц. Старый фараон уже давно не посещал их. Они вяло болтали между собой, зевали над игровыми досками и подносами с закусками и освежающим питьём или сварливо ссорились друг с другом. Даже случайно залетевший злобный шершень внёс бы долгожданное разнообразие в их времяпрепровождение. Прибытие Ненни вызвало большую суматоху.

«Опять царевич! Он уже в третий раз приходит, чтобы справиться о ней...» Ненни отчётливо угадывал эти слова в ропоте, охватившем комнату, пока он проходил через её сияющее пространство, пытаясь не замечать косых взглядов любопытных глаз, сверкавших подобно самоцветам. Ненни хорошо понимал, что его поступки необычны для члена царской семьи, а его беспокойству об Исет, вероятно, не нашлось бы подобия во всей истории египетских царей. Но ребёнок, который никак не мог родиться, был его ребёнком, и это волновало царевича. Он не мог отнестись к этому событию безразлично, как подобало сыну фараона.

Он остановился между двумя огромными колоннами в дальнем конце зала и поманил старую рабыню, дежурившую у двери:

— Ну, Хекет? Есть ли новости? Как дела?

— Ничего не изменилось, мой господин. Она с трудом помещается на ложе, так её раздуло, а схватки всё не начинаются.

— Нет ли у тебя ещё чего-нибудь, что могло бы ей помочь? — нетерпеливо спросил он. — Ведь и ты, и другие старые служительницы столько лет обихаживали женщин и выпускали на свет детей...

— Мой высокочтимый господин, мы делаем всё, что можем. — Хекет подняла сморщенную коричневую руку и принялась загибать пальцы. — Мы давали ей маковый отвар, чтобы погрузить в целебный сон, мы сажали её в тёплую ванну и растирали маслом, сегодня утром мы дали ей чашу масла из касторовых бобов, а в нём размешали истолчённый кусок папируса, на котором было записано мощное заклинание...

— Ради Амона! И младенец всё никак не родится? — Ненни посмотрел через голову старухи на дверь. — Проводи меня к ней.

Рабыня в изумлении уставилась на него.

— Я сказал, пошли. Поторапливайся.

— Но, господин... — запротестовала Хекет.

Он шагнул мимо, и рабыня наконец вскочила, открыла перед ним дверь и поспешила по коридору. За спиной вновь вспыхнул шум разговоров о последней неслыханной выходке царевича. Навещать милашку Исет в таком положении, такую огромную в её беременности, похожую на жирного сирийца в мятой одежде? Вряд ли она поблагодарит его за это!

«Даже эти болтливые женщины, — с горечью подумал Ненни, — заставляют меня ощущать себя порождением другого мира, не зверем, не птицей, а чудовищем, единственным в своём роде. Хоть когда-нибудь их беспокоило то, что они так неверно понимают меня? Почему они, как и фараон, не допускают мысли, что во мне может возникнуть сострадание к этой женщине и страх за судьбу зачатого мной младенца?»

— Сюда, благородный царевич, — запыхавшись сказала Хекет. Они прошли по длинному залу, миновали большой каменный бассейн и многочисленные кладовые и оказались в поперечном коридоре, куда выходили двери спален и гардеробных. У последней двери Хекет остановилась, ломая костлявые руки.

— Она здесь, господин. Умоляю, позвольте мне предупредить о вашем высоком посещении, дабы служанки могли убрать её волосы и украсить драгоценностями.

Ненни молча открыл дверь. Женщина, лежавшая на ложе, занимавшем альков в противоположном конце комнаты, приподнялась, оттолкнув рабыню, красившую ей ногти.

— Господин мой, Ненни! — вскрикнула она от удивления, а маленькая чернокожая рабыня бросилась прочь, роняя с подноса плошки с мазями. Ненни, закрыв за ней дверь, склонился к женщине.

— Неужели и ты считаешь, что я пришёл некстати, милая Исет? А ведь раньше ты со смехом подносила мне чашу и заставляла служанок украшать меня гирляндами цветов.

— Появление господина — всегда счастье для меня, — пробормотала Исет. — Но я всё же хотела бы, чтобы мой господин выбрал другое время, чтобы осчастливить меня своим посещением. Сейчас я еле двигаюсь под собственной тяжестью и слишком некрасива, чтобы господину стоило на меня смотреть.

— Эго ерунда, Исет. — Она возмущена, подумал Ненни и, несмотря на беспокойство, ощутил гнев. — Что за беда, если ты не всегда увешана драгоценностями и надушена, как комнатная собачка? Ты же женщина, а не игрушка. Я пришёл поговорить с тобой.

Подходя к её постели и произнося эти слова, Ненни с трудом сдерживался, чтобы не показать, насколько удручён её видом. Её тело раздулось до неузнаваемости, лицо неестественно покраснело, а его приятную округлость сменили искажённые отёчные черты. Глаза Исет, смеющиеся, манящие глаза, которые однажды поймали его в ловушку, потускнели и заплыли, а волосы безжизненно разметались по подушке.