— Исет! — с жалостью воскликнул он, опускаясь в кресло рядом с её ложем.

Когда царевич взял её руку и прижался к ней лбом, она раздражённо отдёрнула её:

— Поговорить с мной? О чём?

— О чём? О нашем ребёнке, о чём же ещё?

— Ребёнок! Единственное, чего я хочу, это забыть о нём! Эта проклятая тяжесть...

— Тише! Как ты можешь так говорить о своём собственном младенце?

Её глаза заполнились слезами жалости к себе.

— Вам легко говорить! Вы не таскаете эту тяжесть! Вам не знакомо чувство, когда смотришь на это огромное раздутое пузо и знаешь, что красота покинула тебя, а впереди только боль и страдание!

— Да, я не знаю этого и сказал не подумав. Конечно, для тебя это серьёзное испытание. — Ненни погладил её руку. На самом деле она так не думает, в этом виновато долгое ожидание родов. И снова верх одержало его собственное беспокойство. — Исет, должен признаться, что я очень волнуюсь. Ему давно уже пора родиться, все сроки давно прошли. Не знаю, что и думать. Возможно, — он выговорил это с трудом, — возможно, он мёртв?

— Мёртв? — Она горько засмеялась. — Господин мой царевич, да он прыгает В моей утробе с утра до ночи! Я не могу ни отдохнуть, ни поспать.

— Ааа! Значит, всё пока не так плохо! Конечно, он скоро родится, и эти муки закончатся. Ты сразу забудешь о них, когда возьмёшь младенца в руки.

Её рот искривился.

— Да, сначала таскать его на руках, потом он целыми днями будет болтаться у меня на шее, сидя в сумке, я буду нужна ему, чтобы кормить, пеленать, купать — до тех пор, пока не стану старой и жирной, как другие, а мои груди не уподобятся пустым винным бурдюкам! — Исет вдруг залилась беспомощными слезами. — Ай-ай, мне всего семнадцать, и я была красивой, не так ли? Разве вам так не казалось? Да, вам казалось. Вы не могли заснуть без меня, вы каждую ночь должны были проводить на моём ложе. А кто захочет меня теперь? Не вы. Вы женитесь на вашей царевне и будете проводить каждую ночь в её объятиях.

— Тише! — воскликнул Ненни, вскочив с места.

Она с рыданиями откинулась на подушки, а он смотрел на неё, больше не скрывая неприязни. Всё сочувствие к Исет было вытеснено волнением, порождённым её последними словами. Конечно, она не посмеет больше говорить об этом — о том, что мучило его, как свежая рана, о чём он запрещал себе думать.

— Ты переволновалась, — быстро сказал он, — и все твои страхи надуманны. Я дам рабов и тебе, и твоему ребёнку. Разве это не мой ребёнок? Я не отвернусь и не оставлю тебя своим попечением! Я надеялся... — Как дать ей понять, что он надеялся видеть в ней весёлого друга, связь с которым усиливалась заботами о ребёнке? — Не важно, — бормотал он. — Будь уверена, мой сын будет окружён всей заботой, какую...

Исет приподнялась, опираясь на локоть, и перебила его:

— Сын? Откуда вы знаете, что это будет сын?

— Я не знаю, — нетерпеливо сказал Ненни. — Я всего лишь надеюсь, но, возможно, и тут меня ждёт разочарование.

Исет взяла его за руку и медленно провела ею по своей щеке, устремив на Ненни взгляд, который мгновенно успокоил весь его гнев и пробудил обычное желание.

— Господин мой, — прошептала она. — Если это будет сын, вы бы вновь могли сделать меня счастливой. Если бы я стала блистательной госпожой — матерью царя.

— Исет! В имя Амона, замолчи!

— Вы можете! Вы должны стать и станете фараоном и тогда сделаете всё, что захотите. Только назовите его царевичем и наследником, вашим первенцем! Вы не должны уступить его первородство детям принцессы — это принесёт вам несчастье! Провозгласите моего сына наследником сейчас, когда он готовится появиться на свет! Обещайте мне, моя любовь, мой царевич, обещайте!

Он отдёрнул руку. Прости её, Амон! Рождался ли в Покоях Красоты хоть один мальчик, которого мать не ожидала увидеть фараоном? Это могло бы произойти, но только не с этим младенцем — ребёнком царевича Ненни, Немощного, презираемого фараоном и дочерью великого воителя!

— Ты не знаешь, что говоришь, — произнёс он. — Я ещё вернусь.

— Нет, подождите! Побудьте со мной, мой господин. Я не хотела... Простите свою рабу, я прошу...

Но Ненни был уже у двери. Резко распахнув её, он обнаружил старую Хекет, поднявшую руку, чтобы постучать.

— Ваше светлейшее Высочество, — запыхавшись, сказала она, — фараон прислал вестника... барка... ждут вас...

Ненни с готовностью ретировался.

Появившись через пять минут в Большом дворе, он уже чувствовал признаки надвигавшегося приступа лихорадки — ноги подкашивались, ныли все кости и мышцы, онемела челюсть. Он с облегчением залез в свои носилки и рухнул на жёсткое, но изящное кресло. Согнувшись и закрыв глаза, Ненни попытался заткнуть уши, чтобы не слышать громких команд, топота бегущих ног и шума собирающейся процессии.

Вскоре он поймал себя на том, что пристально смотрит из-под занавесей на царевну Хатшепсут, бранящую рабыню за какую-то оплошность. Её густые волосы свесились из-под золотой диадемы и упали на изящные плечи подобно потоку чёрной воды. Красивая девочка. Во всяком случае, ему так кажется. Ненни втайне поклонялся ей ещё с тех пор, когда они были детьми и играли вместе.

Жизнерадостный и весёлый ребёнок с неожиданно сильной волей, она, бесспорно, была главой дворцовой детской, постоянно вовлекая братьев и сестёр в проказы, отчего у её старой няньки Иены ежедневно прибавлялось седины.

И всё же старая Иена в ней души не чаяла, как не чает и до сих пор, размышлял Ненни. Да и госпожа Аахмес баловала её, и фараон во всём потакал, и все её любили. Никому в голову не приходило её одёрнуть хоть в чём-нибудь. А теперь на это и вовсе никто не осмелится, кроме самого фараона. «На что это похоже — быть такой бодрой и иметь столько же выдумок, сколько рыбы в Ниле? Она иногда делится ими со мной, но на самом деле считает меня несчастным созданием, слабым и скучным...»

Ненни поспешно отвернулся, чувствуя, как краска стыда залила его щёки. Вступить в брак с невестой, которая презирает его, — это было главным унижением, припасённым для него богами.

Внезапно отрывисто, как лай, прозвучала команда. Шум в Большом дворе оборвался, как только четверо нубийцев тронулись с места, держа на могучих плечах золотые носилки фараона. За ними бросились танцовщицы, жрецы, опахалоносцы, рванулись вперёд скороходы. Ненни почувствовал, что его подняли и понесли. Вокруг собралась свита, увешанные золотом вельможи. Над всеми возвышались четыре роскошных опахала из страусовых перьев. Зазвякали систры[30], глухо загудели барабаны, с первыми клубами дыма ладана смешались нестройные возгласы и пение жрецов. Одни за другими носилки Аахмес, Хатшепсут и Мутнофрет образовали поезд, покачиваясь над головами свиты, подобно золотым лунам среди звёзд. Процессия наконец выстроилась и двинулась, извиваясь подобно блестящей змее, к дворцовым воротам, за которыми всё громче раздавался странный шум, напоминавший жужжание пчелиного роя.