– Значит, Силотский решил-таки найти своего пропавшегозаместителя, – обреченно проговорил Бабкин, сам не понимая, отчего так нехочет браться за это дело. – Тогда нам нужна дополнительная информация.

– Он сюда уже едет. Любопытно, поставила ли господинаСилотского твоя бывшая, а его нынешняя жена в известность о ваших прежнихотношениях.

– Понятия не имею, – угрюмо буркнул Бабкин, огромнойлапой сгребая чашку и разглядывая застывающие кристаллики сахара на дне. –Сейчас мы это выясним во избежание недоразумений. Кстати, – спохватилсяон, обратив наконец внимание на шерстяной шарф, которым Илюшин обмоталшею. – Что ты на себя нацепил? Вытащил с антресолей, отобрав у моли?

– У меня нет антресолей. За моль не ручаюсь. А шарф мнеподарила Заря Ростиславовна.

– Ах Заря Ростиславовна! Я мог бы и сам догадаться... –Сергей беззлобно рассмеялся.

Заря Ростиславовна, соседка Макара, въехала в соседнюю с нимквартиру около полугода назад. В первый же вечер после своего переезда онапозвонила к нему в дверь и, строго глядя на открывшего ей Илюшина,отрекомендовалась:

– Лепицкая. По мужу – Мейельмахер.

Точно так же она представлялась всегда и всем, как узналипотом Макар с Бабкиным. «Лепицкая. По мужу – Мейельмахер» – и обязательныйкороткий наклон головы, на которой росли нежно-сиреневые просвечивающие волосы,которые Лепицкая-Мейельмахер слегка подвивала и оставляла в художественномбеспорядке, не утруждая себя расчесыванием сиреневых локонов.

Она сразу же предупредила Макара, взяв военно-приказной тон,что не потерпит непорядка рядом со своей квартирой и пьянок после одиннадцати –тоже. Что на лестничной клетке плевать нельзя, курить тоже, хлопать дверямиквартиры – не рекомендуется. «И тогда, голубчик, – закончила она, суровоглядя на Илюшина, – возможно, мы с вами подружимся». Обещание дружбы изуст старухи звучало едва ли не более угрожающе, чем все остальное.

Макар заверил ее, что не курит, плевать не будет, а дверь унего бесшумная. Лепицкая погрозила ему пальцем и скрылась.

Вскоре выяснилось, что раньше она жила в Екатеринбурге,однако, похоронив мужа, решила перебраться в Москву, где у нее осталасьодна-единственная подруга. Большая квартира, доставшаяся ей по наследству, былапродана, и Заря Ростиславовна осела на старости лет в столице.

Характер у нее оказался добрейший. Суровость, проявленная еюпри первом знакомстве, на этом же знакомстве и закончилась, и Лепицкая сталаобычной, чуть суетливой, немножко не в меру болтливой старухой, всегда готовойпомочь. Столкнувшись на лестничной клетке с покашливающим соседом, она тут жезаявила, что знает, чем облегчить его страдания, и вручила Илюшинусобственноручно связанный шарф. «Его, мой дорогой мальчик, носил ещеМейельмахер!» – провозгласила она, убеждая Макара в удивительном лечебномдействии шарфа.

– Если Мейельмахер, тогда не могу отказаться, – сдалсяИлюшин, покорно принял шарф, рассыпался в благодарностях, уверенный, что сниметшерстяную змею, как только войдет в квартиру. Однако шарф оказался мягким игрел горло, к тому же по странной причуде Макар, не отличавшийсясентиментальностью, подумал, что старая соседка не пожалела для него вещи,которая означала для нее куда больше, чем просто шарф. Он посмотрел на себя взеркало и представил лицо Бабкина, когда тот увидит его с серо-зеленой тряпкойна шее, хмыкнул, но шарф не снял.

* * *

Проработав в банке полгода, Сергей Бабкин не то чтобыозверел, но был близок к этому. Ему не нравилась работа, не нравились люди,окружавшие его, и даже радость жены после того, как он получил первую зарплату,оказалась недостаточной компенсацией. Сергей чувствовал себя бездельником,получающим зарплату непонятно за что. Работа службы безопасности в банке былапоставлена из рук вон плохо, но когда Сергей попробовал что-то изменить, егоначальник, сам бывший опер – низкорослый мужик с жирными, как у бабы,ляжками, – попросил его умерить пыл и не лезть не в свою вотчину.

По утрам Сергей со страдальческой гримасой надевал костюм,долго возился с галстуком и про себя проклинал дресс-код банка, обязывавшийкаждого сотрудника выглядеть «прилично». В понимании Сергея приличными быличистые джинсы, которые он не ленился гладить после очередной стирки, майка илидемократичная рубашка, короткая свободная куртка, не стеснявшая движений, носкрывавшая кобуру под мышкой. Теперь от любимой одежды пришлось отказаться, идаже в гости к своей маме Ольга просила его приходить в костюме – этоподчеркивало, насколько ее муж изменился в лучшую сторону. «Повзрослел».

С новой деятельностью Бабкина немного примиряло то, чтоОльга преображалась на глазах. Прежнее устойчивое недовольство уступило местоприподнятому настроению, и в свободное от работы время, которого у нее былополно, Ольга декорировала квартиру, сама что-то на ходу выдумывая, готовила изтаких продуктов, на которые раньше они только смотрели, увлеклась спортом ирегулярно ходила в тренажерный зал по соседству. Теперь ее семья становилась правильной– с мужем-добытчиком и женой, работающей не для заработка, а для общения сколлегами. И хотя Марина Викторовна по-прежнему выражала недовольствомедленными карьерными успехами зятя, приводя в пример массу знакомых, которые кего возрасту успели добиться куда большего, Олю это мало трогало. Оначувствовала, что ведет супруга верной дорогой.

Как-то раз Сергей, выйдя из банка и направляясь в ближайшеекафе пообедать, услышал, что его окликают. Обернувшись, он увидел Мишу Кроткого– бывшего коллегу.

Миша Кроткий внешне соответствовал своей фамилии – среднегороста, полноватый и какой-то мягкотелый, всегда с красным лицом, так чтоказалось, будто он то ли долго бежал и запыхался, то ли обгорел на солнце. Егонебольшие голубые глазки прятались за очками, и, снимая их, чтобы протереть,Миша тут же начинал моргать с беспомощным видом. Он редко смеялся в голос, ночасто улыбался, и улыбка его была под стать ему самому – чуть нелепая, добрая,слегка извиняющаяся. Миша производил впечатление нескладного, но хорошегочеловека, который самому себе перед сном может пожаловаться «Меня девушки нелюбят», но вслух этого никогда не скажет.

Однако профессионалом Миша был превосходным. Он обладалспособностью располагать к себе людей – отчасти потому, что внешность его быласовершенно безобидна и от него не ждали подвоха. Человека, над которым можнопосмеяться, бояться не стоит – вот Мишу и не боялись ни беспризорники, многихиз которых в своем районе он хорошо знал, ни вокзальные бомжи. С ним они охотноразговаривали, рассказывали о том, что происходит в районе, и легко становилисьМишиными осведомителями, а он их берег, как и полагается хорошему оперативнику.

Сергей уважал Кроткого за профессионализм и за то, что Мишаудивительно мало изменился под влиянием своей работы. Бабкин видел, как приходившиев отдел молодые оперативники спустя полгода начинали рассуждать о жизни словноумудренные опытом люди, столкнувшиеся с самыми неприглядными ее сторонами, иему это не нравилось. Ложная умудренность неизбежно влекла за собой цинизм,цинизм – полное равнодушие к людям, с которыми им приходилось иметь дело, имало кто из оперативников был умен настолько, чтобы это равнодушие скрывать.