Два залпа сошлись. Снаряды турецкого броненосца, как кажется по осколкам 11– и 7-дюймового калибра, ударили нас в корму; был разрушен капитанский вельбот, затем пробита верхняя палуба и одна бомба лопнула частью в жилой, а частью на верхней палубе. Внизу бомба произвела пожар над самой крюйт-камерой, а на верхней палубе разрыв её был ужасен; он залил палубу кровью, уничтожил одну из мортир и, перебивши все проводники Давыдова аппарата, положил на месте двух артиллерийских офицеров, управлявших действием орудий; прапорщику Яковлеву вырвало часть горла и правое плечо. Подполковник же Чернов, смертельно раненный, прежде чем упасть, сказал: „Прощайте… бейте из правой кормовой… она наведена“ – и упал мёртвый. Пред самым этим залпом, видя безнадёжность продолжать долго маневрирование, заключавшееся в том, чтобы, скрывая борт, подставлять неприятелю корму и отвечать ему выстрел за выстрел, и заметив желание противника меня таранить, я решил приготовить кормовой шест с минами, положить лево на борт в момент его залпа, а пойти прямо на него, дабы абордировать его или, если бы он от того увернулся, взорвать кормовыми минами. Для выполнения этого я попросил к себе на мостик минного офицера лейтенанта Михаила Перелешина и поручил ему осмотреть, не перебиты ли проводники шестовых мин, и изготовить шест. На это Перелешин заявил мне, что он и лейтенант Жеребко-Ротмистренко просят разрешить им броситься на 2 минных катерах в море и атаковать среди белого дня. Несмотря на весь риск, связанный с использованием этой просьбы, я бы её исполнил, но зыбь была так велика, что паровые катера, вероятно, не выгребли бы, а потому я отказал. Едва Перелешин спустился с мостика, как лопнувшая вдоль палубы бомба одним из осколков своих почти оторвала ему ногу у самого паха, и в этом виде несомый раненый желал мне сообщить ещё несколько данных об употреблении минных катеров.

Страшная рана Перелешина, разбитая мортира, два убитых офицера, 4 раненых, пожар на жилой палубе не могли устрашить лихой экипаж вверенного мне судна; офицеры, начиная со старшего и кончая молодым мальчиком, юнкером Яковлевым, братом убитого, явили себя героями; на место убитых артиллерийских офицеров встал лейтенант Кротков, и хотя в тот момент, как наводил орудие, граната, лопнувшая сзади, пробила его платье по крайней мере в сорока местах и опалила все волосы на голове, он, опалённый и с 17 осколками в теле, продолжал наводить мортиру, которая не могла действовать аппаратами Давыдова, ибо проводники у неё не существовали. Лейтенант же Рожественский, занявши место подполковника Чернова, распоряжался действием другой мортиры, стоя на возвышении банкета индикатора Давыдова, и, благодаря ему, брошенная бомба ударила неприятеля в крышку башни и лопнула внутри амбразуры большого орудия. На палубе турок произошло сильное замешательство, которым, к несчастью, мы вполне не могли воспользоваться, ибо осколком бомбы согнуло штуртрос и руль, к ужасу моему, перестал действовать; пароход бросило лагом и дало возможность туркам осыпать нас гранатами, начинёнными всякою гадостью. Одна из гранат перерезала паро-выпускную трубу и обдала осколками весь мостик, убив наповал двух стрелков, взятых мною к себе и действовавших из малокалиберных скорострельных ружей по амбразурам неприятельских погонных орудий. В это же время артиллерийский офицер Кротков был ранен осколками в лицо, я легко контужен в голову и левую руку, ординарец мой юнкер Яковлев тоже контужен в голову, вся машина осыпана осколками, но… блиндировка койками с боков, цилиндров, а матрацами сверху машинного люка спасли машину от порчи. Это был последний серьёзный залп неприятеля. Из своей большой погонной пушки он действовать более не мог, он всё старался лечь к нам лагом, чего, конечно, я ему не давал исполнить, и он заметно стал отставать, так что вскоре, вместо ружейных пуль, перестали долетать до неприятеля и наши 9-фунт. снаряды. Затем у него из палубы повалил густой пар или дым, а после ещё двух-трёх наших выстрелов неприятель… стал быстро уходить».

Командовавший на юте лейтенант Рожественский не растерялся, приняв на себя командование стоявшими там орудиями, громко распоряжаясь с возвышенного банкета под градом осколков и шрапнели. Действуя скорее интуитивно, чем сознательно, он попытался вернуть к жизни аппарат Давыдова и скомандовал к залпу. Один из снарядов этого залпа поразил боевую рубку броненосца. По другим сведениям, на «Фетхи-Буленд» взорвались боеприпасы. Как бы то ни было, но на броненосце начался пожар, и броненосцу стало уже не до преследования и тарана почти потерявшей ход «Весты». «Фетхи-Буленд» заволокло дымом. Какое-то время турок ещё продолжил бой, хотя уже далеко не так активно. Затем Шукри-бей внезапно вообще вышел из боя и отвернул на юго-запад. Бой неожиданно прекратился.

Моряки «Весты», уже приготовившиеся к абордажу, в полном молчании стояли на окровавленной палубе, провожая глазами удалившегося противника. Снизу карабкались наверх машинисты и кочегары, падавшие на палубные доски в полном изнеможении после 5-часовой сумасшедшей работы. Кто-то крикнул «ура», победный клич тут же подхватили десятки голосов. Уцелевшие офицеры спустились в кают-компанию, где на диванах стонали раненые.

Из рапорта Баранова:

«Видя безвредность огня из ружей, я употреблял свои, только когда турок нагнал нас, так что между нами оставалось не более 350 или 400 сажень; в это время я ясно видел красные фески в амбразурах орудий, одну феску на мостике, подле какого-то зеркального инструмента, наводившегося на нас и управлявшегося несколькими гг. в европейском костюме синего цвета. Мне сильно хотелось сбить упоминаемый инструмент и европейские фуражки, и я объявил 3 лучшим стрелкам и комендору Энгстрема орудия премию за исполнение моего желания. Залп ружей и орудия раздался, 2 синие куртки упали, феска исчезла, но инструмент остался. Лишь остаётся добавить, что старший механик подпоручик Плигинский, его помощник и судовой доктор титулярный советник Франковский во всё время боя, а последний долгое время и потом, каждый действовали неподражаемо хорошо. Вели себя также примерно дворяне, Джевецкий и Мельников, два юнги, переводчик греческо-подданный Спирапулло и вольный штурман Викторов, все шесть поступившие на „Весту“ волонтёрами.

Видя два орудия у себя подбитыми, имея в корпусе две пробоины, 2 офицеров убитыми и 4 ранеными и палубу, заваленную осколками и разорванным человеческим мясом, а что главное – видя, что машинисты и кочегары едва держатся на ногах после 5-часового боя, я не решился энергично преследовать убегавшего быстроходного врага, тем более что он поднял какой-то сигнал и на горизонте стали показываться ещё рангоуты судов.

Доносить о подвигах особенно отличившихся гг. офицеров я, по совести, не могу. Как честный человек, могу сказать одно, что кроме меня, исполнявшего свой долг, остальные заслуживают удивления геройству их и тому достоинству, с которым они показывали пример мужества и необычной храбрости.

Старший офицер, лейтенант Владимир Перелешин, был мною послан тушить пожар в жилой палубе; пробегая туда, он наткнулся на носилки со страдальцем, его братом; Владимир Перелешин, несмотря на то что делалось у него на душе, не останавливаясь пробежал к месту пожара и, с помощью мичмана Петрова и гардемарина Казпакова, погасил пожар над пороховыми и бомбовыми погребами. Только сегодня, при осмотре докторами в Севастополе раненых, оказалось, что лейтенант Перелешин контужен в голову. Убиты: подполковник Чернов, прапорщик Яковлев, 9 человек нижних чинов. Умер на другой день после ампутации лейтенант Перелешин.