Бой.

Поцелуи лезвий.

Сплетения тел.

Яростные вопли, приглушенные водой…

Старик сидит так минуту, две, три – целую вечность.

И вдруг будто залп из плазмогана валит Ёсиду на спину. Майор дрожит, испачканные ряской пальцы сжимают шагреневые рукоятки неразлучной пары мечей. Старик готов сорваться с места и мчать по Топи отпущенной на волю стрелой. Он мечтает вскрыть животы проклятым ведьмам!

Зная, что ему не победить в этой схватке, он все равно жаждет сразиться.

И умереть.

«А-а-а!!! Банзай!!!» – и ринуться в бой.

Боль пронзает грудь старого воина. Если тело его проглотит Топь, кто расскажет мальчикам о предстоящем? Кто направит на Путь истинный?

Рю волнуются. Им не терпится помочь молодым хозяевам. Но нельзя. Бессмысленно и поздно.

От судьбы не уплывешь, не спрячешься на дне извечного болота.

* * *

Измаранные трясиной ведьмы, чавкая и облизываясь, пировали над поверженными Икки и Мурой. Длинные волосы девушек паутиной оплели доспехи сынов Ёсиды. По правде сказать, не волосы это вовсе, а провода-разъемы для перекачки талантов, знаний и удачи – всего того, что задолго до рождения вложили в мальчишек разработчики «Дайме байтекс».

Ведьмы пировали.

Ёсида грустил.

Каждому свое.

Вторая седмица в пути.

Они ехали по землям племени тюляши, дикого народа, весь язык которого состоит из трех слов: «тю?», «ля!» и «шо?!». В этих местах особо чтят покойников: пустой гроб хоронят. На поминальный пир вся деревня собирается: пьют брагу, а закусывают… Не червям же мясо оставлять?

По дороге гнали «подкованных» гусей. Птицу провели по расплавленной смоле, затем по песку, смола прилипла к перепонкам, песок к смоле – получились надежные «подковы». Лапки целее будут.

То тут, то там в зарослях кустарника торчали каменные изваяния. На распутье семи дорог Эрик остановился у креста из черного гранита. Дожди и ветер оказались бессильны против мастера, выдолбившего лик Проткнутого в окружении песчаных драконов и отцов-инквизиторов. Инквизиторы угрожали Проткнутому копьями. Израненный бог, восседая на спинах трех драконов, ждал казни. Гранит был сильно исцарапан – святые отцы признали творение еретическим, но уничтожить не смогли.

Или же поленились.

Ехали вчетвером. Старуха и девчонка тряслись на кляче, едва переставляющей копыта. Эрик и отец покачивались на мощных жеребцах, привыкших к сохе, но не к седлу. Вместе веселее. Им ведь по пути. Как понял Эрик из разговора взрослых, все они направлялись к морю, на поклон к перевозчикам-стурманам.

За последние дни Эрик повидал столько диковинок, что хватило бы целую зиму рассказывать, валяясь на печи. Чего одна избушка на курьих ножках стоила!

В окрестностях Замерзших Синичек людям самим приходилось рубить дома. И потому Эрика поразили избушки, которые бродили по лесу и паслись без опаски, что их приручит и объездит какой-нибудь звереслов.

Дрессировка диких избушек – целое ремесло. Отец говорил, что мало кто знает, как упросить куреножку врасти корнями-лапами в землю и пустить в себя человека. Все эти «к лесу задом, ко мне передом» – чушь полнейшая: обидится избушка, и вы ее больше не увидите. Избушки быстро бегают даже сквозь густой подлесок.

Ночевали на постоялых дворах.

Снорри Сохач, дождавшись, когда снимут с огня вертел с мясом, щипцами выхватывал из пламени уголек, раскуривал трубку и рассказывал истории о древних временах:

– Был гард великий, раз в десять больше Синичек. И назывался тот гард Вавилон. И жили там разные люди: и высокие, и низкие, и белые, и черные. И кланялись они Крылатой Богине, голой красавице с лапами черноволка и крыльями песчаного дракона!

Эрик и Гель слушали открыв рот.

Снорри оглаживал усы и вдыхал ароматный дым, от которого глаза его блестели, а язык выплетал такие узоры слов, что ничего нельзя было понять. А потом Гель послушно засыпала, а Эрик еще долго валялся на твердой лавке, представляя вавилонские красоты.

И вот – опять дорога.

С утра жарило так, что пот стекал по лицу ручьями. Плащ Эрик привязал к седлу. Отец то и дело вытирал ладонью лоб. Гель ослабила завязки рубахи. И только Урд Криволапая не выказывала признаков неудобства – улыбаясь, говорила, что в пути она как форель на перекате. И подмигивала Гель.

Впереди замаячил частокол гарда, зажатого между лесом и рекой. Или же честнее назвать это поселение хуторком, неспособным дать отпор даже одинокому грабителю? Кривая улочка из нескольких домишек – разве это гард? У частокола и ворот-то не было, одни ржавые петли.

Забытое Проткнутым местечко, рай для ведьм и упырей. Инквизиторы в такую глушь не заглядывают, а ярлу-наместнику без разницы, кто где обитает – лишь бы исправно платили оброк и бунтовать не замышляли.

Эрик привык, что на въезде в любой гард путников останавливали, спрашивали, как зовут и с чем пожаловали. А здесь… Беспрепятственно они въехали в снулый хутор. Тишина и мертвенное спокойствие встревожили мальчишку.

Посреди размытой дождями тропки, испуганно шмыгнувшей между домами, торчал столб. Старый такой столб, весь изжеванный короедами. А на верхушке его вниз головой висела птица, привязанная бечевой за когтистые лапы.

– Пустельга. Это плохо. – Урд потянулась к колчану с дротиками.

Снорри Сохач молча кивнул, соглашаясь с ней.

Мертвая птица, красивая. Ветер шевелил безжизненные крылья, играл черно-белыми перьями. Это знак.

Добрый ли?

А может – предупреждение? Что не стоит сюда соваться?..

Эрик кинул взгляд по сторонам: запустение. Отец научил его не просто так таращиться, но видеть суть. Ну, почти научил.

– Вот, к примеру, старая кузница. Здесь плавили железо из болотной руды. Давно это было. Жгучий покинул горны задолго до твоего рождения, сын. Да и формы из талькового камня много лет уже не используют для отливок. Уразумел?

– Да, отец.

– А теперь сам попробуй.

Эрик честно вертел головой, но…

Отец забросил усы за спину, нахмурился и сцедил сквозь зубы:

– Смотри, вон пристань. Значит, здесь торговля водилась. Загон имеется – для коз слишком большой, для коров слишком маленький. Есть мысли, нет? Для людей это загон, рабов здесь продавали. И меха́. И китовый ус с моржовым зубом. С Запада везли соль, вино и ткани, стекло и украшения – броши из черепаховых панцирей и ожерелья из жемчуга. Ясно тебе, сын?

– Да!

– Ну-ну… – Отец был не в меру разговорчив. Он сказал, что здесь обменивали рыбу на птичий пух, а корабельные канаты, сплетенные из шкур морских животных, – на заморские пряности. И даже зимой торговля не прекращалась: товар привозили по льду на санях. – А потом случилось что-то. Купцы ушли и не вернулись. Начался голод. Те, кто жил здесь, топили новорожденных у причала, а сами… м-да…