— Идите за мной, — сказал Самсон, направляясь к восьмиугольному зданию церкви.

Дождь не переставал, барабаня по листьям эвкалиптов, как трещотка шамана. У каждой из дверей церкви собрались небольшие группы паломников. Большинство ползли на коленях и прижимались губами к рамам дверей. Мы поднялись по ступенькам и укрылись внутри.

Некоторые пели пронзительными, грустными голосами. Другие что-то бормотали вполголоса. Многие прижимали к груди книги Библии. Одна из женщин несла яркое изображение Девы Марии, а другая ползла на коленях, зажав в ладонях серебряный крест. В самом центре толпы несколько человек несли на плечах простой деревянный гроб. На крышке лежал букет фиолетовых цветов и потрепанная соломенная шляпа.

Наискосок от скорбной процессии безногий мужчина склонил голову в знак уважения к усопшему. Казалось, он онемел от боли; его глаза были наполнены слезами. Ему и его соотечественникам, подобно ветеранам секретных войн, пришлось слишком много увидеть и пережить то, что пережить невозможно. Больнее всего была мысль о том, что остальной мир о них забыл.

Пока я стоял и молча наблюдал за похоронной процессией, рядом остановилось ветхое такси бирюзового цвета. Я подумал, что водитель ищет клиентов, но ошибся. Вместо этого он вылез из машины, сделал несколько шагов в сторону процессии и произнес слова молитвы. На вид мужчине было чуть меньше тридцати лет. Прямая спина, просунутые под пряжку ремня ладони, склоненная голова. Когда процессия удалилась, таксист вернулся к машине. Заинтересовавшись, я спросил водителя, был ли он знаком с усопшим.

— Нет, сэр, — вежливо ответил он по-английски. — Но когда умирает старый человек, скорбеть должен весь народ…

В Иерусалиме я заходил в эфиопскую церковь, спрятанную за стеной Эфиопской улицы.

Убранство этой церкви было точно таким же. Главное помещение было устлано потертыми коврами и освещено десятками потрескивающих неоновых ламп. Вдоль стен располагались огромные барабаны и молитвенные жезлы «маквамья». Воздух был пропитан ароматом ладана. Стены были украшены фресками и яркими картинами на библейские сюжеты. В центре помещения располагалось большое сооружение в форме куба, закрытое занавесями. Здесь, скрытая от глаз простых смертных, находилась Святая Святых, в которой лежал табот, копия Ковчега Завета.

На звук наших голосов подошел священник.

Он был укутан в синее покрывало, а в одной руке держал кружку для пожертвований. Голоса указывали на посетителей, а посетители — это пожертвования. Я вежливо поинтересовался, можно ли заглянуть внутрь «святая святых» — мне очень хотелось увидеть ковчег. Священник, вскрикнув, в ужасе отпрянул. Даже ему, ответил он, не позволено видеть таинственный ковчег. Тогда я стал расспрашивать о фресках. На них была изображена царица Македа со своей свитой во время пересечения пустыни по дороге в Иерусалим, где она преподнесла Соломону золото и другие дары. Служка, которому никак не могло быть больше тринадцати лет, стирал пыль с фресок при помощи тряпки, привязанной к длинному бамбуковому шесту. Священник перевел взгляд на кружку для пожертвований, а затем снова посмотрел на меня. Я спросил, где находится гробница Менилека. Священник щелкнул пальцами, и юный служка с трудом приподнял одну из каменных плит пола, открывая проход в крипту.

Время, проведенное на самом большом кладбище Каира — местные жители называют его «город мертвых», — подготовило меня ко всем «прелестям» подземного мавзолея. В одной из удивительных каирских гробниц смотритель кладбища принес мне череп паши. Я никогда не видел таких великолепных зубов, но, опасаясь гнева родственников знатного покойника, приказал как можно быстрее вернуть череп на место. Теперь бывший мавзолей императора напомнил мне о днях и ночах, проведенных на кладбище Каира.

В крипте помещались три огромные мраморные гробницы, принадлежавшие Менилеку II, его супруге императрице Таиту и их дочери Заудиту. Императором Менилеком II, который заслужил славу реформатора, я заинтересовался еще много лет назад, когда читал книгу по истории казней. В ней я наткнулся на упоминание о Менилеке II. Советники рассказали императору, что в далекой Америке изобрели удивительное приспособление для казни преступников. Приговоренного к смерти привязывали к деревянному стулу и подвергали воздействию непонятной и опасной субстанции под названием «электричество». Императору сказали, что это мучительная смерть, которая наступает лишь после того, как глаза жертвы вылезают из орбит, а голова поджаривается. Менилеку понравился этот рассказ, и он заказал в Америке два таких стула. На доставку заказа в Эфиопию потребовалось несколько месяцев. Когда стулья были установлены, император лично осмотрел их. На него произвело впечатление их хитроумное устройство, и он потребовал, чтобы ему продемонстрировали стулья в действии. И только тогда придворные поняли свою ошибку — в Эфиопии еще не было электричества. Неудача не обескуражила Менилека, и он приказал, чтобы электрические стулья использовались в качестве императорских тронов.

Рядом с серым мраморным саркофагом Менилека располагалась встроенная в стену длинная стеклянная витрина. Внутри находился гроб тонкой работы. Священник склонил голову, а таксист Самсон помрачнел.

— Здесь лежит последний император, Хайле Селассие, — сказал священник. — Мы собираемся похоронить его в соответствии с древними обрядами. Но есть некоторые проблемы…

Я удивленно приподнял бровь.

— Растафарианцы! — воскликнул он, закатив глаза. — Они сотнями приходят сюда, чтобы взглянуть на него, но утверждают, что он жив. Он живет в их сердцах — они так говорят. Поэтому они не дают денег на погребение.

Священник провел ладонью по лицу и с тоской посмотрел на пустую кружку для пожертвований. Я опустил в нее сложенную купюру и отступил в сторону, пропуская толпу спустившихся в крипту растафарианцев — многочисленные локоны под вязаными шапочками, громкие голоса с ямайским акцентом.

Самсон повел меня назад к такси. Он сообщил мне, что Хайле Селассие пытался сделать Эфиопию современным государством — как и его предшественник Менилек. Оба императора знали об огромном богатстве Эфиопии и надеялись извлечь из него пользу для страны.

— О каком богатстве?

Самсон прищурился.

— О золоте.

От мавзолея мы поехали по мокрым от дождя улицам к Национальному музею. Теперь в Эфиопию почти не приезжают туристы. Растафарианцы могут приходить к своему божеству, но они редко посещают пришедший в упадок государственный музей. В нем были выставлены церемониальные одежды последнего царя, изделия ремесленников из разных племен, а также горстка костей с надписью «Люси, древнейший гуманоид на земле». Самсон рассказал, что кости были найдены в районе пустыни Данакил и названы в честь песни группы «Битлз» «Lucy in the Sky with Diamonds».

— Люси сделала нас знаменитыми. О ней в Америке даже поставили балет. О ее жизни. — Он взглянул на кости под треснувшим стеклом. — Люси сделала нас знаменитыми, но не сделала нас богатыми.

Не удержавшись, я спросил его о золоте Эфиопии.