— Вы бредите, Альбан! История с Фонтанж напугала маркизу до смерти!

— Да, напугала, но Ментеноншу она боится еще больше... Вот я вам все и рассказал, а теперь попрошу вас дать мне обещание...

— Какое? — заинтересованно спросила Леони. Ей стало не по себе от взгляда молодого человека, таким он вдруг сделался жестким.

— Я хочу, чтобы вы мне поклялись никогда больше не произносить ее имени в моем присутствии. Никогда! Слышите? Я должен вырвать из сердца эту любовь, потому что она доведет меня до могилы.

— Но...

— Если вы хоть немного цените наши отношения, поклянитесь! Умоляю вас! Работа исцелит меня, но только при условии, что я никогда о ней не услышу!

— Пусть будет по-вашему, клянусь!

Леони держала свое обещание. Хотя ей приходилось нелегко. Внезапное замужество Шарлотты очень ее взволновало. Даже на мгновение она не могла себе представить, что прелестная юная Шарлотта вдруг стала одалиской и безропотно подчинилась сладострастным желаниям стареющего короля. На этот счет она нашла полную поддержку у Сенфуэна дю Булюа, которому не давала никаких клятв, и поэтому могла спокойно говорить о Шарлотте. После разговоров с Исидором ей становилось гораздо лучше: тяжкий груз становится легче, если разделишь его с другом! Бывший советник высказался очень решительно:

— У этой девушки прямой, гордый и твердый нрав, она никогда бы не позволила себя использовать. К тому же, хотя я видел их вместе всего одну секунду, я готов поклясться, что она влюблена в вашего тупицу полицейского!

— Он вовсе не тупица. У него светлая голова, поэтому он всеми силами старается оградить себя от слишком ярких и невыносимых картин, которые рисует его воображение. Они могут свести его с ума... Или сделать цареубийцей. Мне кажется, он способен даже на такую крайность!

— А мне кажется, до нее еще далеко. Однако при нынешнем его состоянии вам лучше не нарушать своей клятвы. И смотреть за ним в оба глаза!

Так Леони и поступила. Дни бежали, сливаясь в серый поток будней. Альбан вновь стал прежним. По крайней мере внешне, но мадемуазель Леони следила за ним, как за молоком на плите. Больше всего ее огорчало, что у нее нет связей при дворе и она не может узнать, что происходит с Шарлоттой. Вот если бы они повстречались, она попыталась бы ее расспросить обо всем. Их последняя встреча была так давно! И вполне возможно, молодая графиня вежливо попросила бы ее не вмешиваться не в свое дело. Против такого предположения господин Исидор сразу же запротестовал: он как-никак целых три недели провел в обществе Шарлотты.

— Я уверен, она была бы счастлива вновь увидеться с вами, — твердо заявил он. — Вы ведь ладили с ней, когда она была маленькой?

— Да, и очень хорошо. Она доверяла мне, потому что знала, что я очень люблю ее отца и он тоже ко мне привязан.

— Ну вот видите! Но как бы там ни было, сейчас королевский двор путешествует по дорогам наших восточных провинций. Когда он вернется, будет видно...

Королевский двор вернулся, и Версаль ожил. Но ненадолго! Смерть королевы погрузила его в траур, а король укрылся сначала в Сен-Клу, а потом в Фонтенбло. Мадемуазель Леони решила отправиться в Сен-Дени на похороны королевы. Сосед горячо одобрил ее желание и даже предложил отвезти ее туда в своей карете.

— Шарлотта обязательно там будет. Все фрейлины обязаны проводить в последний путь свою госпожу. А после похорон мы постараемся улучить минутку и с ней поговорить.

На их беду, народу собралось очень много, и мадемуазель Леони поняла, что приблизиться к придворным дамам ей не удастся. Однако господин Исидор, обретший вместе с богатством и отвагу, быстренько разыскал ризничего этой церкви, и тот за золотую монету провел их через служебные помещения в исповедальню, откуда они пусть и в страшной тесноте, но могли разглядеть всех дам, которые их интересовали. Рядом с исповедальней как раз сидели герцогиня де Креки, вторая статс-дама королевы, и маркиза де Монтеспан, первая статс-дама и казначейша покойной. Началась панихида, и мадемуазель Леони убедилась, что Его величества короля на ней нет. Но нет и Шарлотты!

Тем не менее им пришлось досидеть до конца долгой и пышной церемонии, которая никак не могла закончиться из-за торжественной проповеди Боссюэ. Было жарко, как в печке, мучительно было находиться в тесноте даже таким сухоньким и невысоким людям, как Леони и Исидор. Но они все-таки как-то пристроились в исповедальне: мадемуазель на узенькой лавочке, а господин Исидор на полу.

Когда наконец гроб опустили в крипту и герольдмейстер провозгласил: «Королева скончалась! Королева скончалась! Королева скончалась! Молитесь за ее душу!», присутствующие, следуя установленному порядку, стали расходиться, однако не без некоторой сутолоки — господа и дамы торопились отыскать свои кареты, чтобы отправиться поужинать.

Наши дорогие заговорщики тоже покинули свой укромный уголок, потирая колени и затекшие поясницы. Мадемуазель Леони была чернее тучи: неподобающее отсутствие Людовика на похоронах супруги и непонятное исчезновение молодой женщины, которая из одной только благодарности должна была бы до последней минуты оставаться со своей госпожой, пробудили в ее душе самые черные подозрения. Неужели Альбан прав, а ревность впервые и жизни оказалась прозорливой? Что, если счастливая пара вкушает плоды счастливой любви под узорной семью Фонтенбло?

— Это не только немыслимо, но и неприлично! — подвела она вслух итог своим размышлениям.

— Мы с вами мыслим совершенно одинаково, просто слово в слово! — мягко присоединился к ней господин Исидор. — Даже если кажется святотатством воображать Его величество и нашу дорогую девочку резвящимися в тот миг, когда королеву предают земле, ничего другого мы вообразить с вами не можем. Вся королевская семья была сегодня здесь: дофин и дофина, брат короля с супругой, сестра короля, все принцы, все принцессы, даже все бывшие любовницы во главе с маркизой де Монтеспан, я уж не говорю о чиновниках и придворных... Университетские профессора и те пришли! О чем тут можно говорить!

— Погодите! — прервала его Леони. — Дайте мне минутку подумать!

— О чем, бог мой?

— Подождите, прошу вас.

Исидор замолчал, и они направились к карете, как вдруг мадемуазель Леони остановилась посреди улицы.

— Я знаю, кого еще не было на похоронах.

— Кого же?

— Мадам де Ментенон — вот кого! Я жила в Сен-Жермене достаточно долго, много раз видела ее и хорошо запомнила. И говорю совершенно определенно: по своему положению она должна была находиться среди придворных дофины, как-никак являясь ее статс-дамой, но она... отсутствовала!

— Разумеется, она должна была быть здесь, но мне было бы любопытно узнать, что вы об этом думаете. Если они обе в Фонтенбло, то скажу вам честно, мне трудно поверить, что Его величество, слушая благонравные поучения одной, не посягает на добродетель второй.

Мадемуазель Леони покраснела от гнева.