Действительно, в пределах километра от дома, в районе садовых участков, было несколько прудиков. Сейчас я понимаю, что это обычные большие лужи или пожарные водоемы. Но тогда нам казалось, что мы стоим на берегу бушующего моря. Ходили дворовые легенды, что там глубина триста метров, и на дне затаилась хищная рыба. Супер! Опасность! Полный вперед! Тем более – корабль надо делать о-бя-за-тель-но. В те годы у детей действовало простое правило: чем опаснее – тем интереснее.

Разумеется, мальчиков поразил масштаб моей судостроительной мысли, было видно, как загорелись у них глаза. Но так сразу соглашаться с девчонкой было не «по-пацански», не «по-пышмински». Начали скептически хмыкать, с трагически серьезным видом преувеличивать сложность предприятия и даже намекали, что девчонок на борт не возьмут. «Ага, чего придумали! Еще как возьмете», – подумала я про себя, но в громкие споры тем не менее вступать не стала. Для меня было принципиально важно, что инициативу в целом одобрили. С моей стороны звучала только похвала за каждое промежуточное достижение.

Судно удалось на славу: две старые покрышки, доски, квадратный метр фанеры и старый ковер. Корабль мечты. Самое интересное, что в итоге он поплыл. И наш экипаж в составе четырех человек достиг центра пруда. Помню, надвигалась туча, и я, шмыгая простуженным носом, чувствовала запах дождя – один из моих любимых ароматов. Он шел где-то в паре километров, но теплый влажный воздух с оттенками вымоченного разнотравья и промокшей хвои долетал до меня и только раззадоривал воображение. На фоне мятой, сизоватого оттенка тучи плеск волны производил на нас впечатление тихоокеанского шторма из сериала про Кусто. Волна накатывала, ноги промокли. В тот момент нам на минуту показалось, что мы не возле дома, в пригороде Екатеринбурга, а где-то далеко, в героическом странствии, где у нас нет никакой страховки, ни помощи извне, и все зависит только от нас самих. Мы, как юные магелланы, отправились навстречу неизвестности и были этому счастливы до дрожи в ногах.

Успех этого предприятия позволил мне сделать очевидный вывод: девочка может брать инициативу в свои руки.

Продолжая развивать свою девичью философию, я начала тестировать пределы инициативности: до каких пор можно давить на парня, чтобы его не взбесить? Месяца три мои еженедельные предложения «А давайте, мы…» принимались спокойно, с умеренным энтузиазмом: мы строили штаб на дереве, собирали макулатуру, ходили в лес. Обычные развлечения детворы.

Все шло хорошо до того момента, пока я не начала учить парней, как разжигать костер и что брать с собой в поход. «Вася, ты веточки березовые не клади, лучше сосновые. А где береста? Коля, не нужен перочинный ножик, лучше еще яблок возьмем», – лезла я под руку. И однажды все-таки услышала это: «Я пацан, я лучше знаю. А ты, девчонка, отойди».

Вот эта коронная фраза «я – пацан» означает только то, что дальнейшие споры с парнем можно прекращать. Потому что любая следующая реплика будет восприниматься им, как подозрение в том, что он слаб. А подозревать пацана в слабости – это суровое и опасное преступление, которое карается жестко, пресекается на корню. Услышала «я – пацан» – все, молчи, улыбайся, хлопай ресницами и взлетай. Это я поняла потом. А тогда была возмущена до предела. Какое свинство! Какое шокирующее заявление! Рассердилась – не передать, как. Фыркнула. Развернулась. Убежала. Дулась неделю.

Но, справедливости ради, парни оказались молодцы. Поступили правильно: пришли с повинной, даже не будучи виноватыми.

Почему это так важно? Конечно, бывают ситуации, когда мужчины виноваты и должны просить прощения. Когда ты опоздал, приврал, вазу разбил, кота не покормил, не заметил новую стрижку – за все это надо извиняться искренне и убедительно. Особенно – за прическу. Такое не прощается. Но иногда я и сама бываю не права. И вроде понимаю, что надо пойти, проявить инициативу, разрулить ситуацию…

В студенческие годы у меня были определенные трудности с дисциплиной. Могла заставить человека ждать на морозе, пока приводила себя в порядок, или сделать поспешные выводы о ком-то, сказать неприятные слова. И получала в ответ: «Юля, как же ты могла так поступить…»

Помню, в средних классах мы с подругой подшутили над мальчиком Жорой. Он был ко мне неравнодушен, пылал чувствами, стеснялся и краснел в моем присутствии, но в целом парень был неплохой. Добрый. Так вот, решили мы Жорика делом занять.

В школе была столовая. Точнее, так: столовка. Между этими двумя словами раньше угадывалась едва заметная, но принципиальная разница. Как между словами «рябь» и «зыбь». Столовая – это полноценный общепит. Как сегодня фудкорт. Даже занавески на окнах и скатерти на столах были. Столовка же – это ближе к Макдоналдсу. Когда тебе надо быстро поесть, и весь гастрономический репертуар ты знал наизусть. А в качестве самобытных деталей – чуть битые тарелки, чай в граненых стаканах, минтай с макарошками и слегка сыроватая выпечка.

В этой столовке работала посудомойка по имени Жанна. Ей было далеко за пятьдесят. Она курила в школьном дворе папиросы «Беломор» (несмотря на запрет), носила красные бусы и имела четыре золотых зуба во рту. Закрой ей один глаз повязкой, посади на плечо попугая – вот вам готовый пират. Буквально недавно пересматривала гениальный, многое заставивший переосмыслить фильм Феллини «Восемь с половиной» и вспомнила роль Эддры Гейл – слегка тучной, с растрепанными волосами барышни Сарагины, танцующей румбу. Вот – она самая! Точное попадание в образ.

Мы тетю Жанну боялись сильно. И вилки она плохо промывала: только переднюю часть, а саму ручку – нет. Поэтому вилка была жирной и скользила в руках, как обмылок в сауне.

Так вот, решили мы отправить Жорика на встречу с «прекрасным». Подхожу к нему, беру за локоть и говорю: «Помоги-помоги, кажется, я сережку обронила в стакан, который уже сдала на мойку. Найди, пожалуйста, это так важно!» Жорик расцвел. Я сама к нему подошла и что-то попросила! «Конечно, Юлечка! Сию минуту». И уверенным шагом направился в помещение с грязной посудой. К сожалению, закончилось это печально. Наш Индиана Джонс побил семь стаканов, три тарелки и умудрился помять две ложки. Родителей вызвали к директору. Устроили нагоняй.

Разумеется, ничего я не теряла, но Жорик ни словом не обмолвился о том, кто его надоумил войти в логово Жанны. Правда, спустя неделю подошел и шепнул мне на ухо: «Вот ты зараза!» И больше уже никогда не подходил. Как нам с подругой было стыдно!

Таких шуток и нелепых ситуаций в школе и в университете было немало. Но в тот период я редко первой шла извиняться. В исключительных случаях. Ждала, когда придут ко мне. И дело было не в том, кто признает вину. Просто если человек вопреки своему убеждению в собственной невиновности все-таки приходит к тебе поговорить, это значит, что ты ему как минимум не безразлична. Для меня было категорически важно понимать, что я кому-то нужна. Жестоко? Может быть.

В общем, после того, как я впервые из уст приятеля услышала «я – пацан», всю ночь пролежала, уткнувшись в подушку. Размышляла о произошедшем, сделала еще один вывод: если работаешь в команде с парнями, не надо брать всю инициативу в свои руки. Оставь что-нибудь мальчикам.