Наслаждение.

Затем, чтобы наслаждаться, стоя в толпе.

Я представил себе, как он каждое воскресенье поднимает глаза к посланию – в ту самую минуту, когда рядом проповедуют Слово Божие… Испытывал ли он при этом возбуждение, упивался ли своим могуществом? Заранее объявить об убийстве, вырезать свое сообщение на камне под сводами храма, у всех на виду – какое удовольствие для извращенца…

Я снова впился глазами в текст.

«Достойный»… О ком говорит убийца? О себе самом? Почему он так упорно оставляет шифрованные сообщения? Какая роль отведена в его игре этой женщине с разрушенным телом? Что означают слова «во время потопа ты вернешься сюда, ибо все заключено в свете»? Куда надо вернуться? В церковь?

Когда мой запас мыслей совершенно истощился, я принял душ, потом оделся полегче, в шорты с майкой. Окна были распахнуты настежь, но вместо воздуха впускали в комнату лишь тучи комаров. Растения в ящиках на балконе умирали от жажды. Я полил их прохладной водой.

Уже десять. Смеркается. Скоро совсем стемнеет, наступит ночь. Я один. Один в кухне, один в постели. Не вспоминать. Занять чем-нибудь голову. Телевизор, надо включить телевизор. Скрип тормозов, крики.

Приходи к нам, Франк… Элоиза хочет тебя видеть… Приходи… Приходи… Не оставляй нас одних…

Сюзанна… За шесть лет после этого… этого кошмара она не сказала ни слова. Почему она сейчас не оставляет меня в покое, почему ее голос звучит у меня в голове? Не думай, Франк, не думай… Поезда. Запусти поезда… Надо закончить пейзаж. Отлить, раскрасить и поставить семью… Завтра куплю рельсы. Надо расширить сеть. Нарастить рельсы. И локомотивов добавить. И шума пусть будет побольше… Надо, чтобы все время был шум.

Я дрожащей рукой потянулся к коробочке с таблетками, и тут в дверь постучали.

На лестничной площадке девочка, вся в слезах и трясется. Мне показалось, что это та самая малышка с «Фантометтой». Я присел на корточки:

– Что случилось?

Девочке не больше девяти или десяти, круглое детское личико пылает от смущения, она смотрит в пол и теребит тонкими пальчиками складки голубой ночнушки – как тут не растрогаться?

– Я осталась снаружи… Мама ушла… на работу. Я хотела поймать кошку, она выскочила… следом за мамой. А дверь… дверь захлопнулась!

Мои губы сами собой расползлись в нежной улыбке.

– Когда вернется твоя мама?

– Завтра утром, она медсестра.

– А папа твой где?

– Он уехал… Уже давно…

Я жестом пригласил ее войти:

– Вы с мамой только что переехали?

– На прошлой неде…

Девочка в полном восторге замерла перед моей железной дорогой с тоннелями и маленькими паровозиками, которые пыхтели от удовольствия, хвастаясь своей силой, и одним движением смахнула слезы.

– Красиво, правда? – пробормотал я, опускаясь на колени рядом с гипсовыми фигурками.

Я смотрел на нее, забыв о времени, тем глуповатым взглядом, какой навсегда остается у любящего отца.

– Ты знаешь, в какой больнице работает твоя мама?

Девочка молча помотала головой, ее агатовые глаза горели. Почему она пришла именно ко мне, к полицейскому, погруженному в свои воспоминания, к человеку, который ни с кем не встречается и ни с кем встречаться не хочет? Один раз я видел репортаж про льва, сжалившегося над раненой антилопой. Эта девочка совершенно выбила меня из колеи! Немного подумав, я предложил:

– Давай сунем записку под дверь твоей квартиры, напишем, что ты здесь, в тридцать второй. И тогда твоя мама, когда вернется, будет знать, где тебя найти. Хорошо? Я лягу на диване, а ты можешь спать на моей кровати.

Она стиснула руки на груди и торжествующе завопила: «Даааааа!»

Вечер догорел, освещенный нашими сообщническими взглядами. Я рассказывал ей про поезда, объяснял, какие правила надо соблюдать, как оживлять персонажей, и еще – как использовать бытовые материалы, чтобы создать декорацию. Бумага, пробки от бутылок, спички – все это в игрушечном мире, а тем более под детским взглядом вырастало, превращаясь в садики, цветники, поля люцерны… Отцовство не забывается, разлука его только укрепляет.

– Хочешь приложить руку к моему сердцу? – прошептала она, когда я подтыкал одеяло – такое простое действие, но такое мучительное.

Слегка удивленный этим предложением, я осторожно приложил ладонь к левой стороне ее груди – и не почувствовал никакого биения. У меня внутри все сжалось, а девочка улыбнулась во весь рот.

– Мое сердце прячется справа, – выдохнула она.

Я хотел переместить руку, но малышка ее оттолкнула:

– Вообще это врожденная аномалия, но для меня – огромная удача. Угадаешь, почему?

Я медленно покачал головой.

– Раньше, когда папа меня обнимал, наши сердца оказывались рядом, и каждый из нас чувствовал биение сердца другого. И знаешь что? Наступало время, когда удары точно совпадали, ритм совпадал. Вот потому я знала, что мой папа меня любит…

Я таял, убаюканный ее медовыми словами. И тут она, показав пальцем на экран компьютера, спросила:

– Почему он вдруг замигал?

– Письмо!

Я кинулся к компьютеру, развернул окно с последним сообщением. От Поля Лежандра, моего доктора богословия… Не дыша, проглотил присланные им несколько строк. Кровь стучала у меня в висках.

– Мне надо уйти! Срочное дело! Я… с тобой посидит мой сосед. Ты знаешь Вилли? Парня, у которого на голове спагетти? Вот увидишь, он очень хороший!

Она распрямилась, словно кобра, и сердито прошипела:

– Нет! Я хочу остаться здесь и с тобой! Не уходи!

– Я скоро вернусь!

Глаза у нее стали серыми, как грозовое небо.

– Не уходи, Франк! Останься со мной! Если ты ее разозлишь, она уйдет!

– О ком ты говоришь?

Но девочка забилась поглубже под одеяло и больше рта не раскрыла…

Вилли, в пижаме, курил на другом конце площадки, перед своей закрытой дверью, вяло свесив голову к плечу. Я рассказал ему про девочку. Он зевнул, затянулся и проворчал:

– Валяй, дядя. Приводи ее. Но предупреждаю, нянькой я быть не собираюсь. Сейчас завалюсь дрыхнуть…

Я кинулся в комнату. Постель в беспорядке, подушка смята, но никакой девочки нет. Кухня, ванная, гостиная. Никого. Я хотел ее позвать, но не знал имени. Пустой коридор. Малышка, наверное, ухитрилась выскользнуть на лестницу.

Я скатился вниз, перепрыгивая через ступеньки, обшарил все укромные уголки и все возможные убежища. Все напрасно. И тут я вспомнил про записку, подсунутую под дверь седьмой квартиры. «Ваша девочка оказалась снаружи перед запертой дверью. Она у меня, на третьем этаже, в полной безопасности. Квартира номер тридцать два. Я полицейский».