— Ты чего не ешь? — Заботливо спрашивает отец.

— Пап, мне надо тебе кое-что сказать, — начинаю я неуверенно и тихо.

Он кивает, готовый выслушать, и внимательно смотрит на меня. Мама напряглась и ждёт.

— В общем, папа, я гей, — говорю, не поднимая глаз.

Повисает тишина. Только стрелки часов двигаются слишком громко, скрепят и шуршат, отмеряя тяжёлые секунды. Мама накрывает своей ладонью мою, но я одёргиваю руку. Я поднимаю глаза на папу. Он, кажется, в ступоре.

— Прямо вот так гей? — Как будто с надеждой спрашивает он.

— Да, прямо вот так, — отвечаю я.

Мы молчим минуты две. Никто не произносит ни слова. В воздухе такое напряжение, как будто сейчас всё взорвётся. Мама берёт папу за руку, но ничего не говорит. Потом я вдруг думаю, а папа вообще знает, что означает слово «гей». Может, он не совсем правильно понял.

— Ну, гей так гей, — после долгого молчания произносит папа. — Значит так.

Он медленно встаёт, вытирает руки, потом начинает собираться куда-то, надевает куртку.

— Я прогуляюсь пойду, — сухо сообщает он и уходит из дома.

Ещё некоторое время мы сидим в тишине.

— Не волнуйся, Тёма, — начинает мама, но я перебиваю.

— Отстань от меня!

Я вскакиваю и иду в свою комнату. Я включаю в наушниках музыку и с головой накрываюсь одеялом. Хочется сдохнуть. Представляю, как расстроен папа. Не о таком сыне он мечтал, уж точно. Разве могли мои родители подумать, когда рожали меня, когда кормили, меняли ползунки, воспитывали, учили ходить, что их сынок потом вырастет педиком! Вряд ли.

Это началось, когда мне было двенадцать. Но тогда как будто просто было что-то не так. Потом это всё больше напрягало меня, я стал разбираться, копаться в себе, что-то читать, сидеть в тематических чатах. Я никак не мечтал в один прекрасный день обнаружить себя педиком. Мне этого вообще не хотелось. Я снова стал читать, уже более глубокую литературу о половом созревании, сексуальном становлении и осознании себя. Я бесконечно заполнял какие-то тесты, отвечал на какие-то опросники и по всем результатам выходило, что я скорее гей, чем натурал. Это было очень хреново. Я не хотел в это верить. Знакомился с девчонками, мы встречались, но ничего из этого не получалось. Сначала мне стабильно хотелось сдохнуть. Мне было стыдно. С родителями в тот момент я практически перестал общаться, потому что боялся, что они могут заметить мои наклонности и вообще выгнать из дома или отправить куда-нибудь лечиться. Потом, почти бессознательно, я стал заходить на сайты гей-знакомств, искать кого-то такого же как я в моём городе. Встречаться я сначала боялся — мы просто переписывались. Я ведь не был ещё уверен, что гей. Я каждый день убеждал себя, что не был уверен. Я рыдал в одиночестве в своей комнате. Рыдал, как девчонка, и ненавидел себя за это. Я не хотел быть таким, но ничего не мог с собой поделать. Почти целый год я прожил как в аду, борясь с собой и ненавидя себя. Я читал статьи о гомосексуальности, потом читал, что это грех, что Бог ненавидит геев. Читал, как поступали с педиками в нацистской Германии и Советском Союзе, что с ними делают сейчас в Иране. Читал об известных геях и об их талантах. Я снова и снова лез на сайты знакомств, назначал встречи, на которые потом не приходил, удалял свои аккаунты и через пару дней создавал новые. Я назывался каждый раз разными именами, снова знакомился и снова не приходил на встречи.

В шестнадцать я познакомился с Андреем. Он на три года старше меня. Мы встречались какое-то время и до сих пор дружим. У них своя компания, в которую я отлично вписался. Андрей ко мне не равнодушен, мы периодически занимаемся сексом, но ничего серьёзного. Мы, скорее, просто хорошие друзья. Он здорово меня поддерживал и многое объяснял. Он давал мне читать книги по психологии и сексологии, убеждал, что не надо стыдиться, предостерегал о возможных проблемах. В общем, в итоге, мне ничего не оставалось как принять весь этот кошмар. Да, я оказался извращенцем и больным, но куда же мне было деться. Я думал очень долго, прежде чем в шестнадцать рассказал всё маме. Меня просто уже физически начало тошнить от того, что приходилось врать и выкручиваться, когда разговоры заходили о девочках, а они именно туда всегда и заходили. Я долго прощупывал почву, как бы невзначай спрашивал о мамином отношении к геям. Все эти «а вот если бы», «ну представь», «как бы», «а вдруг окажется»… Мне повезло, что с мамой у нас всегда были хорошие доверительные отношения. Мне повезло, что у меня просто офигенная мама, которая однажды просто посадила меня перед собой и серьезно сказала: «Тёма, что за вопросы у тебя последнее время? Почему тебя так интересует эта тема?» Тогда я и признался ей. Она, конечно, не ожидала. Ещё бы, кто из родителей ожидает услышать от своего шестнадцатилетнего сына, что его интересуют исключительно мальчики! Мы долго говорили с мамой. Она оказалось весьма продвинута, гораздо более продвинута, чем я сам. Она спрашивала, откуда у меня появились такие мысли, почему я в этом уверен, был ли у меня какой-то опыт? В общем, долго мы говорили, и у неё тоже, в итоге, не осталось сомнений. Я видел потом, как она переживала эту новость, как не спала ночами, пила валерианку, как тихо плакала, запершись в ванной. А мне просто хотелось сдохнуть. И желание это было к тому времени очень сильно. Я люблю своих родителей. Маму я очень люблю, и так её расстроить для меня было невыносимо. Я чувствовал себя последним дерьмом. Сейчас мне семнадцать и ситуация нисколько не изменилась.

А теперь папа. Для меня его одобрение во всём всегда было очень важно. Он учил меня кататься на велосипеде и на коньках. Он брал меня на рыбалку. Мы вместе копались в машине. Для меня очень важным было, чтобы он мог мной гордиться. А теперь, когда он узнал, что я педик, какая, в жопу, гордость! Теперь ему будет за меня стыдно — и это в самом лучшем случае. В худшем — он вообще меня возненавидит. И никакие спортивные успехи теперь не затмят моей тяги к мальчикам. Господи, так паршиво от всех этих мыслей, что хоть в петлю лезь! Да ещё папа взял и просто ушёл. Куда? Уже час ночи, а его всё нет. И мама не спит. Я же слышу — сидит на кухне. Но я не могу выйти к ней и посмотреть ей в глаза. Я плохой сын. И хотя мама меня приняла и поняла, всё равно я далёк от её мечтаний об идеальном ребёнке. Я не знаю, как мы теперь будем жить.

Утром как всегда меня будит мамин голос. Я открываю глаза.

— Просыпайся, Тёма, — ласково говорит мама, — завтрак готов.

Как будто ничего не случилось. Как будто ничего не было, папа вчера не вылетел из дома, чтобы его не вырвало от мерзости, которой занимается его сын. Я несколько минут сижу на кровати, потом иду в ванную, одеваюсь и появляюсь на кухне. Мама наливает кофе, папа доедает омлет.

— Доброе утро, сын, — очень спокойно говорит он без тени иронии или презрения.

— Доброе утро, — бурчу я, не поднимая глаз.

Я сажусь напротив и утыкаюсь в тарелку, которую мама тут же ставит передо мной.

— Артём? — обращается ко мне папа, — ты в порядке? Всё нормально?