А буквально пару дней назад была вырезана семья часового мастера с Большой Дмитровки. Тут уже действовал не жиган Кирьян, а уркаган Петя Кроха, прозванный столь ласково за свой немалый рост. В криминальном мире он был личностью известной, в первый раз попал на каторгу за грабеж еще при Николае Втором. После этого он был судим еще семь раз, а в предпоследний раз сумел убежать из тюрьмы.

Уркаганы с жиганами не ладили.

Уркачи считали себя носителями воровской идеи. Почти каждый из них побывал на царской каторге, был знаком с арестантскими ротами, где издавна существовали свои традиции. За уркаганами была едва ли не многовековая школа разбоя с отлаженным до мелочей рынком сбыта. Жиганы были явлением новым и во многом непонятным. В жиганы попадала самая разношерстная публика: от разорившихся нэпманов до бывших красноармейцев. И поди догадайся, кто он — не то анархист, у которого мозги набекрень от многочисленных революций, не то «идейный» жулик. Если на воле уркаганы с жиганами как-то еще находили общий язык, разделив по справедливости сферы влияния, то в неволе они глушили друг друга с невероятной изощренностью.

Два месяца назад Кравчуку удалось столкнуть между собой банду уркаганов и шайку жиганов. Через своего агента он дал наколку уркаганам о том, что в одной швейной мастерской лежит несколько тонн мануфактуры. Эту же информацию другой агент сообщил и жиганам, которые оказались пооборотистее и сумели увести жирный кусок из-под носа урок. И пока банды резали друг друга, мануфактуру удалось перехватить и переправить в надежное место.

Эту операцию Кравчук считал наиболее удачной, — чем ожесточеннее будет резня между преступниками, тем меньше работы придется выполнять уголовному розыску.

Ближе к обеду Кравчук созвал личный состав к себе в кабинет. Оперативниками работала в основном молодежь, еще не успевшая скинуть с себя солдатских шинелей. Опыта у парней было маловато, зато его недостаток сполна компенсировался неимоверным рвением. В сущности, они были еще мальчишками, им лишь бы побегать по дворам да по чердакам да попалить вдоволь из наганов.

Но дисциплину знают и приказы выполнять умеют.

С минуту Кравчук молчал, постукивая карандашом по столу да разглядывая молодые, но серьезные лица своих подчиненных, а потом негромко заговорил:

— Сегодня утром я получил депешу… от товарища Дзержинского. Назначен новый начальник уголовного розыска, — как ни всматривался Кравчук, но недоумения на лицах сотрудников не обнаружил. Впрочем, какое им дело, кто займет командирское место. Парни терпеливо тянут свою лямку. Им совершенно нет никакого дела до карьерного роста своего непосредственного начальника. Любое назначение они воспримут как данность. С таким же безразличием они отнесутся к наступившим сумеркам или к моросящему дождю. — Это товарищ Сарычев. Сам он из Питера, боевой, очень грамотный товарищ. В Питере о нем легенды ходят. Думаю, что и здесь он окажется на своем месте.

— Когда он должен прибыть?

Вопрос задал оперуполномоченный Петр Замаров, худощавый, жилистый парень. Замаров — парень любознательный, за его плечами четыре класса гимназии, по существу, он считался едва ли не самым образованным человеком в их команде. Его бы двигать дальше, да мешает соцпроисхождение — из дворян, да еще каких-то древних…

— Со дня на день… Если не завтра, так уж послезавтра — это наверняка. Вопросы еще есть, товарищи?

— А кто будет его заместителем?

Кравчук перевел взгляд. Спрашивал Кондрашов, один из самых опытных оперов. Кравчук постарался сохранить невозмутимость.

— Мне сложно говорить об этом. Но, судя по положению дел, скорее всего заместителем останусь я. — Он посмотрел на часы, давая понять, что время ограничено, и твердо произнес: — А теперь давайте за работу, товарищи.

Хватит на сегодня неприятных вопросов.

* * *

— Ане боишься? — неожиданно спросила Елизавета, повернувшись к Фомичу.

В комнате горела свеча, отчего лицо мадам Трегубовой показалось ему зловещим, будто и не с бабой лежал, а под боком у лешачихи грелся. На секунду Фомича пробрал самый настоящий страх. На Хитровке рассказывали, что лет десять назад Елизавета Михайловна держала комнаты для богатеньких постояльцев и порой после обильного ужина многих из них приходилось нести на погост. Так что попробуй разберись, какие черные мысли бродят в ее ухоженной головушке.

— О чем ты?

— А вдруг Горыныч узнает о том, что ты ко мне стал захаживать?

— А-а, — протянул Фомич, от души отлегло. — Не боюсь! В Чека стены крепкие. А потом он и сам понимание имеет — не может баба без ласки жить. Ведь кто-то ее утешать должен.

Костя Фомич выразительно поглядел на обнаженную Трегубову и довольно прищелкнул языком. Конечно, на лице заметны следы увядания, но вот тело по-прежнему аппетитное, как свежевыпеченная булка.

— Да ну тебя! — прыснула Елизавета Михайловна, махнув ладошкой. — Ты такого наговоришь.

Что удивительно, но внешнее увядание никак не отражалось на ее желаниях. После каждой ночи, проведенной в объятиях мадам Трегубовой, Фомич чувствовал себя выжатым как лимон.

— Ты мне вот что, Лизонька, скажи, как тебе этот Васька Кот? Ты человека с одного взгляда определяешь.

— Он тебе не понравился?

— Не то чтобы не понравился, просто я осторожный стал, — без лукавства отвечал Фомич. — Уж слишком близко чекисты стали около нас топтаться. Взять хотя бы моих пацанов. Все один к одному, как зернышки в амбаре. А тем не менее все-таки один поганец выискался, легавым стучал на нас. А ведь я его не первый год знал, видно, фараоны на чем-то его прищучили.

— Как же ты догадался?

— Один из наших его в скверике увидел с Кравчуком, гнидой этой. Сидят себе, как два голубка, и воркуют. Это они, конечно, маху дали, вот так-то, на виду, встречаться. А может, нарочно…

— И что же ты с ним сделал? — живо поинтересовалась мадам Трегубова.

— А чего еще с этой гнилью делать-то? — удивился Фомич. — Водки ему предложил. А как он бутылку стал открывать, так я зашел сзади и обухом топора ему по темечку и саданул. Даже перед смертью гаденыш напакостил, — не на шутку закручинился Костя Фомич. — Бутылка из его рук выпала и об угол!.. Разбил, падаль!.. — Жиган помолчал немного, после чего продолжил все тем же ровным тоном: — Потом мы сволокли его на Ходынку, да там в яму и сбросили.

— Надо было порасспросить его как следует, может, сказал бы что путное.

— Надо было… да уж больно зол я был, — отмахнулся Фомич. — Так что ты об этом пацанчике-то думаешь? Уж больно он шустер!

— Это точно, — улыбнулась мадам Трегубова, вспомнив, как шаловливые пальчики Кота украдкой подбирались к ее прелестям. — Но он жиган! Самый что ни на есть. Такое не укроешь, поверь моему бабьему чутью. А я уж на своем веку насмотрелась их немало.

— Что-то глаза у него нехорошо блестели, — осторожно высказал сомнение Константин.