— Б’ють нізащо, — сообщает он подполковнику. — Нічого не зробив, а б’ють.[16]

— Бьють? — голосом добрейшей нянечки снова переспрашивает командир «первого» дивизиона, и вдруг несколько меняет ноту. — А чого ж ты расхрыстанан до пупа, а, воин?

Младший сержант ПВО теряется:

— Вони ж б’ють, — повторяет он несмело.

— Чего расхрыстан до пупа?! — цедит Корташов совсем другим тоном. Тут на его лицо словно рывком накладывается какая-то новая, зверская маска. Он делает быстрый удар правой без замаха и вскидывания, зато ловит сержанта на вдохе. Тот скрючивается — внезапный втык в солнечное сплетение это серьезное дело. Так можно и вообще укокошить. Однако Корташов прожил жизнь, он опытен.

— Эй, казак! — подзывает он дневального по КПП. — Этот воин кто по должности?

— Так это… Він молодший сержант.

— Я не про звание, казак, — терпеливо поясняет подполковник. — Должность какая? И не парься ты на мове. Ни хрена ж не выходит, сам видишь. Должность его.

Сам подопытный о котором говорят, все еще сидит на земле в скрюченном положении.

— Колома — он оператор, — соображает наконец несколько приторможенный Еремин.

— Оператор? Это хуже, — констатирует Корташов. — Слышь, Антон Иванович, оператор! — сообщает он Первушину. — А какой станции?

— Этой, как ее блин… «Пэ-восемнадцать», пан подполковник, — вспоминает Еремин.

— Понятненько, — кивает Владимир Иванович Корташов. — А сам… Сам, кто по должности?

— Оператор приемных систем «Пэ-четырнадцать», — докладывает рядовой. — Но я еще не… это…

— Мало служишь?

— Так[17], пан подполковник.

— И на своей станции еще ничего не знаешь?

— Такі так, — признает рядовой Еремин, в свою очередь ожидая зуботычины.

— Твоею бого в качель, — сообщает командир ракетного дивизиона. — Всего год в этой армии служат, с весны уж сколько месяцев, а солдат своего рабочего места «ні бачив ні звідкіля»[18]. И ты б тоже заправился, рядовой, а то я добрый, добрый, но могу и ввалить под горячую руку. У нас то «губы»[19]нет — демократия, так что в замену, для профилактики.

Покуда солдат Еремин спешно приводит себя хоть в сколько-то надлежащий вид, Корташов наклоняется над сержантом.

— Ну что, оператор, оклемался? Солнце, и вправду, собака, печет безбожно. Даже люди падают, надо же. У вас тут дедовщина в разгуле, да, сержант Колома?

— Коломиец он! — подсказывает Первушин. — Колома — это кличка, так понимаю.

— Вставай-ка, оператор всех систем! — распоряжается Корташов. — А то сейчас еще добавлю. И с какого кренделя «дедуют», как думаешь, Антон Иванович? Ведь год всего-то служить, да и то, минус отпуск. Где командир объекта, младший сержант?

— Так він же, капітан Жмара, він же… Так він же виїхав звідсі[20], — Коломиец всхлипывает, то ли о любезном начальнике, то ли о своей бедолажной долей.

— Кто за него?

— Та, нікого немае, пане подполковнику. Нікого з офіцерів зовсі. Тільки прапорщик Пацюк, тільки він.

— А ще офіціри? Невжеж[21]одна людина?

— Старший лейтенант Пагодин у відпусткці[22], — поясняет Коломийцев; он все еще всхлипывает: сам-то он всегда не прочь, но вот самого его давненько не лупцевали.

— Понял. Веди уж к прапору, — соглашается Корташов.

* * *

И вот — рекламный блок —

Затягивают петлю,

Фитиль подводят к башне арсенальной,

Бежит огонь, какой-то порошок —

Стиральный, и такая же машина,

Наверно, для промытия мозгов,

А может быть — спрямления извилин?

Хотя не говорят, об этом вроде

И больше все смеются, губы тянут

К ушам,

да тараторят что-то —

Не пойму.

Похоже, этот порошок,

Иль суп, получше… Но чего?

Когда-то небо над этой местностью было на надежнейшем замке. По всей округе было понатыкано столько всяческого убийственного для чуждых самолетов, да еще и хитрющего, железа, что какая-нибудь раскинутая вдоль опасного моря Ливия могла только завидовать. Причем, в здешнем мелковатом внутреннем море, в отличие от перенасыщенного авианосными группировками Средиземного, таких хищников отродясь не водилось, а кабы они в те времена сюда сунулись, то пребыстро обратились бы в четко помеченные на лоцманских картах рифы искусственного происхождения. Причем, что интересно, данные рифы еще долго не оставили бы без усиленного внимания. Ихтиологи всяческих ведомств, в чине не ниже майора, ныряли бы в здешние воды ночи и дни напролет, лишь бы достать из покореженных трюмов какую-нибудь чудную электронную штуковину, для последующего копирования и размножения на многочисленных электромеханических заводах.

Но те времена выветрились и из истории и из голов, ныне все было по-новому. Две огромные, переполненные городами и промышленным наследством, области прикрывали всего три ракетных комплекса. Как водится в наше, открывшее рот перед американским гением, время, ЗРК принадлежали к военно-воздушным силам, то есть, расчеты носили синеватые, по-нынешнему «блакитьні»[23]погоны. Однако на самом деле совсем вроде недавно эти комплексы относились даже не к упраздненным, как вид вооруженных сил, ПВО, а вообще к сухопутным войскам. Все ведь догадываются, что в навсегда канувшей в былины, в гости к Добрыне Никитичу, Советской армии любой танковый полк прикрывался от нападок воздушных стервятников: выводы из сорок первого пусть и с опозданием, но все ж-таки были извлечены. Однако когда на ниве преобразований и «боротьби»[24]с «минучим»[25]тоталитаризмом из войск ПВО повычищали всяческую древнюю «рухлядь» типа С-75, -125 и -200, внезапно выяснилось, что в примятой траве-мураве, на месте выдранных с корнем систем, почему-то не выросли никакие доблестные цацы «Пэтриотов» и даже чуть посмоктанные временем «Хоки». Приблизительно в таком же положении очутился когда-то Буратинко, ныне обзываемый по первоисточнику Пиноккио, когда наутро, прибыв с мешком собирать золотые, не встретил даже желудей. Но ведь старое, доблестное советское железо уже укатило в пункты приема «чермета», а особо везучее во всяческие не в шутку готовящиеся к расширению территорий «грузии». И тогда небо над Луганской и Донецкой областями полностью оголилось.