«Императрица взяла ко двору двух графинь Воронцовых, племянниц вице-канцлера, дочерей графа Романа, его младшего брата. Старшей, Марии, могло быть около четырнадцати лет, ее сделали фрейлиной императрицы; младшая, Елисавета, имела всего одиннадцать лет; ее определили ко мне; это была очень некрасивая девочка, с оливковым цветом лица и неопрятная до крайности. Они обе начали в Петербурге с того, что схватили при дворе оспу, и младшая стала еще некрасивее, потому что черты ее совершенно обезобразились и все лицо покрылось не оспинами, а рубцами»[43].

Из всех своих братьев и сестер Дашкова удостоилась наименьшего внимания отца. Семен и Александр жили соответственно с дедом Илларионом Воронцовым и отцом. Время от времени братья посещали дом своего дяди, особенно когда Семен влюбился в кузину Анну. Но Дашкова никогда не была в хороших отношениях с Семеном; гораздо ближе ей был Александр, который остался ее доверенным другом до конца жизни. Даже события 1762 года, вызвавшие ее полное отторжение от семьи, не смогли разрушить их дружбу.

Она росла вместе со своей кузиной Анной — единственной дочерью Михаила Илларионовича и Анны Карловны, — которая была ее ровесницей, однако две девушки имели очень мало общего. «Общая спальня, одни и те же учителя, даже платья из одной штуки материи — все, казалось, должно было бы сделать нас совершенно одинаковыми, между тем в жизни не было женщин более непохожих, нежели мы» (13/37). Анна жила модной жизнью, в мире кокетства, балов и придворных событий, тратя много часов на свою внешность, на обучение танцам, пению и на разговоры с модными и влиятельными персонами. Они с матерью чувствовали себя как дома в искусственной и манерной обстановке двора. Первоначальное образование девочек во многом посвящалось приготовлению к будущему замужеству и умению себя вести в обществе. Много времени уделялось обучению хорошим манерам, воспитанию сдержанных и изысканных молодых женщин, которые могли правильно вести себя дома и при дворе.

Дашкова и ее кузина постоянно находились на сцене; большой акцент делался на театральности с ее чувством драматического. Изящество осанки, грациозность движений, элегантность малейших поворотов головы — за всем следили и всё оценивали. Даже дома на них смотрели все. Дворец гудел от множества родственников и друзей, прикрепленных к вице-канцлеру чиновников, слуг, дворецких, лакеев, парикмахеров, поваров, пекарей, управляющих, экономок, дворников, кучеров, садовников, учителей, гувернеров, гувернанток, нянек, музыкантов и т. д. и т. п. «Правильно вести себя, — отмечал Юрий Лотман в исследовании маскарада и театральности в России XVIII века, — это вести себя… некоторым искусственным образом, в соответствии с нормами чужой жизни»[44]. Их жизнь сама была театром, предполагалось соблюдение «присутствия сцены» совершенным владением этикетом и манерами. Их учили правильно одеваться в то время, когда и мужчины, и женщины haute noblesse [45]носили яркое французское платье из атласа, муара и бархата, часто шитое шелком и золотом. Шелковые чулки и туфли с красными каблуками были верхом моды.

В официальных случаях были обязательны полное придворное платье (grand habit de cour) с широкой юбкой и тесным корсажем — инструментом для пыток молодых женщин, — и напудреные волосы. Хотя каждое движение девушек было скованно, их учили быть грациозными, легко танцевать менуэт в громоздких платьях и скользить без усилий по паркетному полу в атласных туфельках. При этом подчеркивалась физическая красота, но молодая, умная и впечатлительная Дашкова всегда чувствовала, что ей не хватает необходимой элегантности и светской привлекательности. Ее нельзя было назвать красивой или даже миловидной — скорее, она была рассудительной, с живым пытливым умом и сильной индивидуальностью. С точки зрения Дашковой, мода на ношение корсетов и турнюров — в буквальном смысле клеток, изготовленных из плетеных шнуров, металлических полос, ивовых прутьев или китового уса, — душила ее тело и разум. Были предприняты все усилия, чтобы сделать ее послушной и не гордой, но Дашкова была прямодушна, резка и решительна и даже ребенком могла проявлять нетерпение и бесцеремонность в общении. Умная своенравная девушка не подходила обществу, ценившему женскую скромность и послушание.

Хоть Дашкова и чувствовала себя неоцененной и нелюбимой, она получила прекрасное, пусть и весьма стандартное, образование с главным акцентом на социальные навыки и умения. Михаил Воронцов не жалел денег на воспитание дочери, а заодно и племянницы. Он назначил их воспитателем своего протеже дипломата Федора Бехтеева. Михаил, должно быть, был доволен его работой, поскольку рекомендовал повысить его по службе; когда Дашковой было тринадцать, Бехтеева назначили воспитателем четырехлетнего великого князя Павла. Через два года Никита Панин, троюродный брат будущего мужа Дашковой и ее наиболее влиятельный наставник в политике, сменил Бехтеева в роли воспитателя Павла. Во многом воспитание и образование Дашковой не отличалось от того, что получали другие дворянки того времени, и ее домашнее обучение было гораздо более поверхностным, чем у братьев[46]. Целью было создание хорошо воспитанной, изысканной и образованной — но не слишком — молодой женщины. Она получила некоторые практические знания, например, беглое владение иностранными языками — немецким, итальянским, французским (что считалось особенно важным), — а также умение читать и писать по-русски, о чем спохватились довольно поздно, поскольку на родной язык не обращали особого внимания. Английскому Дашкова стала обучаться гораздо позже. Рисовальщики учили ее живописи, а музыканты — пению и игре на клавесине. Она также изучала историю, географию, арифметику и катехизис. Обучение истории и обрядам Русской православной церкви также сыграло важную роль в ее развитии. Она посещала службы в дворцовой церкви и стояла там, казалось, часами, поскольку ноги ее болели, а разум блуждал. Она рассматривала распятие высоко над алтарем и барельеф, изображающий двух коленопреклоненных Марий. Будучи ребенком, она не могла себе представить, что дважды в жизни она также познает безутешное горе матери, оплакивающей сына[47].

Дашкова чувствовала, что полученное образование не приготовило ее к будущей жизни ни интеллектуально, ни эмоционально, не развило ее интересов и талантов. При описании своих занятий в детстве Дашкова не упоминает уроки музыки и пения. И все же удовольствие, получаемое от музыки, было важнейшим в ее жизни, она должна была много заниматься, чтобы уметь хорошо петь, танцевать и разбираться в музыке. Музыка — особенно клавесин, итальянские песни и любимые оперы — всегда входила в сферу ее интересов. Когда она захотела учиться пению профессионально, ей было в этом отказано, видимо, потому, что такого рода обучение считалось ненужным для воспитанной знатной девушки. Родные полагали, вероятно, что она останется одаренным любителем, но Дашкова никогда не удовлетворялась простым дилетантством. Позже она с нотой горечи и сарказма отмечала недостаточность своего образования: «Нас считали хорошо воспитанными девицами. Но что же было сделано для развития нашего ума и воспитания сердца? Ничего» (14/38). Для большинства девушек образование заканчивалось с момента их выхода в свет и замужества, но Дашкова была исключением. Она постоянно и усердно занималась самообразованием, поскольку чувствовала, что полученные ею уроки недостаточны для формирования серьезных знаний и нравственности. Она могла достигнуть своих целей в жизни только длительным и упорным трудом, она была полна решимости преодолеть ограничения неадекватного образования, опираясь на твердость и уверенность в себе.