Но король шляхте не указ. Шляхте тоже надо жить. Если Орден платит – что ж, нищая шляхта пойдёт на службу к немцам. Да, нехорошо это, но деваться некуда. И орденсбурги, замки тевтонцев, заполнялись наёмниками: отчаянными таборитами из Богемии, бродячими отрядами немецких кнехтов, алчными фризскими шевалье, жестокими датскими риттерами. Ну и нищей шляхтой. Старый Лехослав Клиховский, ругаясь от стыда, нацарапал пером крест на вертаге тевтонцев, на лето продавая Ордену себя и сына Каетана за двенадцать гольдгульденов. Бедность довела до унижения.

А на Бальгу никто не нападал. Забытый войной замок высился на берегу залива Фриш-Гаф, и лишь балтийские волны гулко били в подпорную стену. Надо было чем-то занять себя. Не в кирхе же пропадать. Вот тогда молодые рыцари и задумали устроить охоту на знаменитого зубра Вармийской пущи.

Сначала Каетан услышал дальний лай собак, а потом вокруг стало странно и тревожно – это бесследно исчез покой, потому что земля неуловимо задрожала от топота страшного зверя. Ясень, за которым прятался Каетан, возвышался на краю длинной травянистой лощины. Убегая от загонщиков, зубр мчался по лощине, громадный, как боевая повозка гуситов, и неудержимый, как пушечное ядро. Каетан увидел широкую серую морду чудовища, всю в пене, бешеные глаза и крючья рогов, распахнутую на груди бороду и вздыбленный горб, утыканный стрелами. Зверь храпел, задыхаясь от бега и ярости. Перед ним над травами летел бесплотный мрак смерти.

И ещё Каетан увидел, что прямо на пути зубра из травы вдруг поднялся какой-то маленький старичок в колпаке и одеждах из шкур – то ли карлик, то ли просто недомерок. Дьявол его знает, откуда он тут взялся! Может, вырос под дождиком из земли, будто гриб!.. Вырос – и застыл от ужаса.

Надо было наплевать на лесного хрыча. Мало ли их бродит по чащобам. Сам виноват. Собак за лигу было слышно!.. И пускай копыта быка расшибут карлика в прах, как трухлявый пень!.. Но Каетан, не успев ничем оправдать себя, метнулся вперёд, цапнул старичка за одёжу, отшвырнул в сторону – и еле успел отпрыгнуть. Волосатая глыба вармийского исполина промелькнула мимо, обдав густым смрадом мокрой шерсти, навоза и болотной тины, и даже свет на мгновение померк: так в сече тяжёлая вражеская секира промахом свистит вдоль виска, оставляя за собой в воздухе тень непролитой крови.

Вслед за убегающим зубром по лощине с криками и лаем единой толпой промчались пёстрые собаки и конные загонщики в цветных кунтушах – все с копьями и арбалетами. Это уносилась удача Каетана, его честь, его веселье и законное место предводителя на славной пирушке. Вокруг Каетана шлёпались комья земли из-под конских копыт.

Ошеломлённый, он сидел в сырой траве, позабыв, где копьё. Сердце колотилось, словно топот зубра в груди. Поодаль под кустом бирючины завозился старичок. Он снова неуклюже поднимался на ноги. Каетан поневоле поглядел на него. Дырявый колпак, морщинистое рыльце, в бороде и космах – плесень, на плечах не жупан, а драный покров из шкур, и кушака нет: значит, нечисти не боится. «Да он же сам – нечисть!» – понял Каетан. У старичка были жуткие глаза – позеленевшие от жертвенных языческих костров.

Не дело рыцарю бояться, с ним – крест, а в небе – Бог, но Каетану стало не по себе. Видит ли Господь его под этими обложными тучами? Промозглый ясеневый лес заволакивало мутным белёсым паром. Под дождиком беззвучно шевелилась листва. Не стучал дятел, не пела сойка, не шуршали мыши в древесном опаде. Каетан вспомнил, что тишина – первый признак прусских молебных рощ.

А в них чужакам вход заказан. За ночлег в молебной роще пруссы убили святого Адальберта, и случилось это совсем недалеко отсюда…

– Ты кто? – хрипло спросил Каетан у старичка.

Он уже и сам догадался. Он спас зиггона.

Два столетия тевтонцы и немецкие епископы изгоняли язычество из упрямой Пруссии, но цели своей не достигли. Сгорели идолы и капища, упали срубленные священные дубы, но крестоносцы так и не нашли в лесах заклятый город Ромув, где правил жрец Криве. И пруссы – их называли витинги – даже в крещении оставались язычниками. Ещё порой взвивались на тайных полянах запрещённые погребальные костры, ещё садились на пашни связанные из соломы «ржаные бабы», ещё жили в домах пруссов ручные ужи, и прусские князья, раздумывая над делами, посылали в Ромув гонцов, чтобы спросить совета у Криве. Этому колдуну служили ведьмаки-вайделоты, а в глухоманях укрывались зиггоны. Они поливали деревья водой из волшебных источников и кормили древнюю нежить – цмоков, смуток, живойтов, щугров и кадуков.

Зиггон распрямился во весь росточек и вперился в Каетана немигающими змеиными глазами. Он что-то читал то ли в душе, то ли в судьбе шляхтича.

– Я тебя спас, – испуганно напомнил Каетан. – Не губи меня.

– Сауле дойдёт до моря, а Вакарине отворит окно, – сказал зиггон. – Тогда твоя кровь падёт на землю Бальги. Поспеши. Сумел меня увести – уведёшь и Лехослава. За жизнь я отблагодарю жизнью.

* * *

Рыцарей вроде Клиховских называли однощитными: не было у них ни оруженосцев, ни запасных коней – не по карману. Каетан сам оседлал кобылу Квятку. На стане, промокнув под дождём, холопы сушились у костра, ожидая своих рыцарей, и гадали об исходе охоты. А Каетану он был уже безразличен.

Сауле – это солнце пруссов. Вакарине – вечерняя звезда. Зиггон говорил о времени, когда солнце сядет за море и зажгутся звёзды. «Твоя кровь падёт на землю Бальги» – то есть в замке что-то случится с отцом: другой родни, «своей крови», у Каетана не было не только в Бальге, но вообще на белом свете. Надо мчаться в Бальгу. Зиггон сказал, что отца ещё можно успеть спасти.

Квятка неслась по дороге сквозь пущу, перепрыгивая через колдобины с дождевой водой. Мимо мелькали тёмные узловатые стволы буков и клёнов, густо зеленел орешник, в тени разрослись медуница и яснотка. Тевтонцы весной расчистили эту дорогу – готовились к войне. Гданьск и Эльблонг наверняка вышлют в залив Фриш-Гаф свои корабли, и тогда сообщение между орденскими замками можно будет поддерживать только по суше. А замок Бальга был ключом к Вармии, Натангии, Надровии, Самбии и Скаловии.

Орден завоёвывал Пруссию целых полвека, но всё-таки завоевал, и были в том виноваты сами пруссы. Лесные разбойники, они беспрестанно разоряли польское княжество Мазовию. Истерзанное княжество воззвало к небесам об избавлении, и князь Конрад поклонился Ордену: придите и защитите. Князь пообещал, что в оплату отдаст тевтонцам свою Хелминскую землю, тогда занятую грабителями. А Орден выторговал у папы Римского заодно и всю прочую языческую Пруссию, которая никому не была нужна.

Орден в ней тоже не нуждался. Тевтонцы вели войну за Гроб Господень, сражались с монголами в Киликии и маврами в Иберии, и дикая Пруссия на задворках Европы могла показаться лишним бременем. Но магистр Герман фон Зальца смотрел в будущее. Он прислал к князю Конраду двух рыцарей, и те основали первый орденский замок в Польше – Фогельзанг, Птичье Пение. Отсюда тевтонцы начали наступление на Пруссию. Они перешли Вислу и воздвигли замки Торн и Кульм, подгребая под себя Хелминскую землю.