– Слава угрозыску! Ты это хочешь сказать?

– Не только угрозыску. Мы, чекисты, не меньше сделали для уничтожения преступности. Без нас бы нэп не одолели, уж извини за бахвальство. Я это к тому, что не считаю нас какими-то слабаками. Но Бронсон... Бронсон приведет нас в такие степи... Направо пойдешь – коня потеряешь. Налево пойдешь – буйну голову отдашь.

– Я не пойму, ты меня пугаешь?

– Не пугаю, но призываю к осторожности. Мы попали в мир большой политики. Что он жесток – это ты и так знаешь. Но он бессмысленно жесток. Мы попали под камнепад в горах. Я тебя прошу, я приказываю тебе: осторожнее! Не отдавай жизнь задешево, береги ее. Селихов – не последний труп в этой истории, уж поверь. Это не чутье, это арифметика.

– Ты хочешь сказать, что в Советском Союзе американские шпионы сильнее, чем мы?

– Узко смотришь. Не в одних шпионах дело. Есть великая сила обстоятельств – океанский ветер. И есть группки – мы с тобой, американцы, наши завербованные идиоты типа Селихова, а еще – правительства нескольких стран, включая СССР. И каждый пытается приноровиться к ветру истории так, чтобы он дул в паруса. Все против всех. И в то же время все связаны взаимными интересами и служебными обязанностями. Так что мы начали игру не в казаки-разбойники. И даже не в шахматы. Это олимпийские игры. То есть сразу – и стрельба, и бег, и скачки, и бокс. Одновременно!

Железнов осушил рюмку. Что такое пятьдесят граммов – ерунда. Но если Пронин сказал «по пятьдесят» – на большее Виктор не претендовал.

– Не пойму я тебя, Иван Николаич. Не дорос, наверное.

Что теперь? Слежка за Бронсоном? Ребята во главе с Железновым будут следить за ним снаружи, а он – изнутри, не отпуская ни на шаг коллегу по журналистскому цеху. Сегодня им предстояло насладиться разговорами об итальянской и советской архитектуре.

Пронин с опаской шел в мастерскую академика Жолтовского. Он уважал этого архитектурного маэстро. Жолтовский – почти старик, но всегда полон творческих планов, как честолюбивый юноша. Для приверженцев классической архитектуры он – вождь. Колонны, башенки, веницианские карнизы... Строгая сдержанность пропорций. Пронин не мог вынести об этом профессионального суждения, но уважал архитектора. А встреча с Бронсоном могла обернуться полной дискредитацией Жолтовского. Достаточно одной провокации Бронсона. Даже не провокации – а случайного злокозненного слова. И – Жолтовского могут записать в ненадежные, а то и спровадить в далекие края. Многое зависит от отчета, который предстоит писать Пронину после встречи. Иван Николаевич не хотел становиться злым гением для почтенного зодчего. В то же время и шельмовать в отчете не имел права. Значит, в случае чего придется бороться за Жолтовского. Объяснять подоплеку провокаций Бронсона. Терпеливо, подробно, без надежды на то, что тебя поймут с полуслова. Такая тонкая, трижды проклятая работа.

Академик архитектуры работал круглые сутки. Спать он ложился под утро, как Сталин. Частенько ночами он проводил совещания и путешествовал по Москве, осматривая строительство. Бронсона он ждал к полудню.

Пронин встретился с американцем у главных ворот Парка Горького. Утро Бронсон провел в парке.

– Какой воздух! И, вы знаете, мне очень понравилась скульптура – спортсменка с веслом. Девушка-гребец. Настоящая эротика ХХ века! Вы могли бы выпускать сувениры – статуэтки. Их бы во всем мире покупали.

– Что, не хуже статуи Свободы?

– Не хуже. Другой жанр, трудно сравнивать. Но уровень высочайший! Людей с утра в парке немного.

– Работают люди. У нас говорят: делу время, потехе час.

– Но те, кого я встретил, – улыбаются. Жизнерадостные молодые люди!

– Оно и понятно, парк – не кладбище и не туберкулезный диспансер.

Мастерская академика находилась в старинном центре Москвы, неподалеку от резиденции Моссовета – на улице Станкевича. Москвичи по старой привычке частенько называли улицу Чернышевским переулком.

Жолтовский вышел в прихожую поприветствовать гостей. Сам он всегда называл прихожую сенцами. Пронин приметил: у лысых мудрецов глаза всегда проницательнее, чем у тех, кто с шевелюрой. Наверное, это обман зрения. Таким был маршал Блюхер, таков сказочник советской кинематографии Роу. И вот академик Жолтовский...

– А я не один! Вы у меня с утра не первые визитеры. Позвольте познакомить вас с моим молодым другом, без которого у нас, пожалуй, не было бы вот этой мастерской.

В большой комнате, уставленной бумажными домами, им навстречу поднялся совсем юный блондин высоченного роста, одетый как на прием у английской королевы: новый темный костюм, белая рубашка, галстук благородных тонов. Он как будто стеснялся своей баскетбольной длины и заметно сутулился.

– Это мой молодой товарищ и помощник, выпускник юридического факультета Дмитрий Васильевич Потоцкий. Прошу любить и жаловать.

Мужчины церемонно перезнакомились. А Жолтовский как гостеприимный хозяин представлял их друг другу.

– Ни один адвокат не желал мне помогать в тяжбе с Моссоветом! Вы знаете, что эту мастерскую хотели отдать клубу нумизматов? Эх, многие кладут глаз на особняк Сумарокова – как будто мне он нужен для развлечения... А я просто не способен работать в другом месте! Привык!.. В нашем районе живет один высокопоставленный коллекционер монет, вот он и положил глаз на этот дом. Со мной работают заслуженные архитекторы, у меня десяток молодых учеников, работу нам заказывает государство – а вот поди ж ты, хотели отправить нас на выселки. И вот он взялся мне помочь. И отстоял! Отстоял наши права перед всеми инстанциями!

– Это было первое мое дело. Никакой моей заслуги. Все по закону. Моссовет не имел права отменять свое же решение о передаче этого дома под мастерскую Иван Владиславича.

А мастерская действительно была роскошная! Целый особняк – нарядный и почти миниатюрный снаружи, но просторный внутри. Когда-то он принадлежал Александру Сумарокову – известному московскому поэту XVIII века, основателю русского театра. Жолтовский дорожил легендами старинного дома.

– Ну не скромничай. Хорошего адвоката в нашей стране сложнее найти, чем хорошего архитектора. У нас ведь на каждом шагу – гении! Каждый второй мечтает о городе будущего. А чтобы вот так устранять бюрократические препоны – это нам лень. Всегда лень. Дмитрий Василич – незаменимый молодой человек благородных устремлений. В вас, господин Бронсон, и в вас, глубокоуважаемый Иван Николаевич, я тоже вижу друзей искусства, друзей архитектуры! А посему прошу всех отведать шампанского в честь нашей встречи!

Пронин сразу почувствовал в Жолтовском человека неутомимой энергии, он и минуты не мог простоять без дела, все время активно рассуждал, что-то затевал...

На круглом старинном столике стояла бутылка брюта «Абрау-Дюрсо» и четыре фужера. «Фужеры, как с Мосфильма – старина!» – подумал Пронин и решительно взялся открывать бутылку.