— Новость прекрасная, — отреагировал Морской. — Но ты же понимаешь, что Вера не должна была тебе все это говорить?

— А я — тебе, — кивнула Лара. — Но как иначе мне было убедить тебя, что мама больше не кусается?

— Тоже верно, — согласился отец. — Я рад, что Яков нашелся. Я не писал ему, чтобы не навредить — моя фамилия на конверте, как ты понимаешь, ничего хорошего респонденту не сулит. Но справки наводил и тоже волновался… А знаешь! — Тут глаза папы Морского загорелись озорным огоньком. — Вот ты сказала: «Не кусается», и я сразу захотел перекусить. Раз уж мы тут, и раз такое дело, заскочим в нашу булочную?

Он кивнул на булочную-кафетерий в полуподвале на углу Сердюковского[5] переулка и Сумской улицы. В раннем Ларочкином детстве там пекли ароматнейшие хрустящие бублики и наливали из большого самовара вкусный кофе с молоком. Морской в те годы обожал это место, и они с Ларочкой по дороге в оперный театр обязательно заходили перекусить. Сейчас за утоление народной жажды в булочной отвечал отдел «Соки-воды», а выпечка осталась почти прежней. И даже еще лучше, потому что ассортимент расширился. Нежнейшие малюсенькие пирожки с рисом и яйцом были знамениты на весь город. Как раз недавно, будучи там с подругой, Лариса вспоминала, что это бывшая любимая бубличная отца.

— Зачем ты мне напомнил! Прямо сюда запахло! — весело подхватила она. — Вперед!

Но сразу за беседкой их перехватили. Местный фотограф, которого Ларочка с момента открытия сквера считала чем-то наподобие неотъемлемой части пейзажа, бросился наперерез.

— Товарищ Морской, добрый день! Прекрасно смотритесь! — Он ловко выскочил вперед, присел и прицелился, пытаясь, кажется, поместить в кадр и «клиентов», и растянутый на всю боковую часть верхушки Альтанки[6] портрет Ильича. — Улыбочку!

Морской изогнулся, прячась за дочь в знак отказа позировать, но протянутую через миг руку фотографа пожал, пробормотав при этом глупое: «Спасибо!»

Фотограф окинул Ларису оценивающим взглядом и вдруг многозначительно подмигнул:

— Самая большая проблема преподавателя в том, что жена стареет, а студентки первого курса — никогда, да?

Лара вспыхнула, но наглец тут же пошел на попятную:

— Шучу-шучу, — затараторил он, — Это старая реприза, товарищ Морской знает. Не хотел вгонять вас в краску. Что ж, до свидания и хорошей прогулки!

На шутовской манер выставив вперед живот, он водрузил на него фотоаппарат и широкими шагами пустился вдогонку за кем-то следующим: «Улыбочку!»

— Ишь какой смельчак, — тихонько фыркнула Лариса вслед.

По другую сторону сквера в уютном двухэтажном домике бывшего музыкального училища располагался театральный институт. Все три года, что существовала «Стеклянная струя», студенты и преподаватели считали этот комплекс чем-то вроде собственной придомовой территории. Сперва они активно помогали стройке (сквер возводился при участии горожан), а позже не только выскакивали прогуляться на каждой перемене, но и, усевшись на кирпичном заборчике, ограждавшем бассейн фонтана, могли половину ночи после занятий пережевывать начатую на лекции дискуссию. Морского здесь действительно знал каждый камень, поэтому фотограф наверняка был осведомлен о том, что здороваться с этим человеком нынче означает потакать веянием космополитизма. И тем не менее…

— Да, это удивляет, — согласился бывший преподаватель. — Он тоже из тех, кто раньше не общался, а как узнал, что я уволен из газеты и из института, — так вот. Не в первый раз уже «здрасьте-мордасте». Сейчас-то ты его спугнула, а обычно прям видно, что хочет поддержать. Болтаем весело о нашем невеселом бытие. Приятно.

— Может, провокатор? — насторожилась Лариса.

— Может, — легко согласился Морской. — Но, знаешь, провокаторы и стукачи встречаются сейчас на каждом шагу, а люди, с которыми интересно поговорить, — редкость. Потому если обе эти ипостаси совмещаются в одном человеке, то второе куда ценнее и важнее.

— Глупости! — возмутилась Лара. — Постарайся впредь с посторонними не разговаривать, побереги себя. И кстати! — тут она вспомнила начало разговора с фотографом. — Зачем ты даешь повод глупым сплетням? Нельзя было сказать, что я твоя дочь? А так ты промолчал, и получилось… Фу! Фотограф обязательно кому-нибудь ляпнет, по городу пойдут сплетни и Галочке будет неприятно.

— Ой, перестань, — отмахнулся Морской. — Галочка человек мудрый и с отличным чувством юмора. Она лишь посмеется. Все эти душещипательные драмы и уколы ревности, к счастью, не ее стиль. Это же не Ирина! Был бы я все еще женат на твоей прошлой мачехе, конечно, опасался бы подобных шуток. Но я счастливчик!

Морской был женат целых четыре раза. При этом ни о чем не жалел и утверждал, что с каждой прошлой женой нажил себе что-то значимое. С Ларочкиной мамой — любимую дочь. Со второй женой — стойкое убеждение, что брак, заключенный впопыхах и по дружбе, быстро распадется и, в общем, не считается. С третьей — головную боль, раскуроченную душу и тягу к одиночеству, к которому он неминуемо пришел и был бы им доволен по гроб жизни, если бы неожиданно не встретил лучшую женщину на Земле — то есть свою нынешнюю жену Галину.

— Да, с Галочкой тебе, конечно, повезло, — согласилась дочь. — Хотя вообще-то я любила и Ирину.

За разговором они не заметили, что вокруг творится нечто странное. Милицейскую машину через дорогу и паренька в форме у входа Лариса увидела, только когда была уже в двух шагах от спуска в булочную. Прикидывая, можно ли еще сделать вид, что они с отцом просто проходят мимо, она замерла.

И тут из подвальчика стремительно вылетела… бывшая мачеха Ларочки, Ирина Онуфриева собственной персоной. Прошло больше пятнадцати лет с тех пор, как она бросила и Харьков, и Морского, но балерина, кажется, ничуть не изменилась. Такая же красавица, словно сошедшая с иллюстраций к книге о греческих богинях. Разве что стала еще бледнее, тоньше и еще более похожей на существо с другой планеты.

— Спасибо, что вы здесь! — трагичным шепотом ошарашила она, замерев перед бывшим мужем, словно натянутая струна. — Я увидела издалека, узнала по походке, но засомневалась… Вы лысый, вам уже про это говорили? О! — тут она узнала Ларису и на миг даже тепло улыбнулась. — Детка! Я знала, что ты вырастешь красоткой, но чтоб настолько… — И тут же, без перехода, мелко задрожав от рыданий, бросилась на шею Морскому: — Помогите! Это я, я! Я его убила!