— Сообщить? — удивилась Мюриель. — Да она понятия не имеет, где находится, и вряд ли заметит перемену.

— Может заметить, — покачал головой Галаад. — Мы не знаем, насколько она понимает, что к чему.

— Твоя мать в полном маразме, — отрезала Мюриель. — И чем скорее ты это признаешь, тем лучше.

На мгновение я отняла трубку от уха — отчасти потому, что разболелась рука. В маразме? Не буду с ними спорить. Но что означает это слово?

Я приложила трубку к другому уху.

— Лучше бы ей было умереть, — заявил Роберт. — В таком возрасте людям следует находиться на том свете.

Оказавшись в постели в своей шерстяной ночной рубашке, я обнаружила, что меня колотит, словно в лихорадке, но это происходило будто не со мной. В голове крутилась первая страшная и неотвязная мысль: что станется с кошками? Затем: что будет с Кармеллой и нашими утренними встречами по понедельникам? А ведь еще есть пестрая курица. И почему они считают, что им известно, кому и когда лучше умереть? Как они могут это знать? О Венера! (Я всегда молюсь Венере, потому что она самая яркая и различимая на небе звезда.) Что это за Братство Кладезя света? Звучит страшнее самой смерти. Братство беспощадного знания, что хорошо и что плохо другим, и непоколебимого намерения сделать им лучше, хотят они того или нет. О Венера, чем я провинилась, чем заслужила такое? И как быть с кошками — Мармин и Чачей? Я не спряду их шерсть, и она не превратится в кофту, которая будет согревать мои кости. Не будет у меня наряда из кошачьей шерсти, вместо него, вероятно, придется носить какую-то форму. И пеструшка не станет откладывать мне каждый день на кровать яйцо.

Мучимая этими видениями и мыслями, я впала в нечто более похожее на каталепсию, чем на сон.

А на следующий день, естественно, отправилась к Кармелле рассказать ужасные новости. И, надеясь на совет, захватила слуховую трубку.

— Случаются моменты, когда я чувствую в себе способность провидицы, — начала Кармелла. — И когда увидела на блошином рынке слуховую трубку, сказала себе: вот вещь специально для Мариан. Меня словно толкнуло, и я ее сразу купила. Да, новости ужасные, мне надо придумать какой-нибудь план.

— А что ты думаешь по поводу Братства Кладезя света? — спросила я. — Меня это как-то пугает.

— Братство Кладезя света — явно какая-то гнусность, — подтвердила Кармелла. — И, хотя не думаю, что они там перерабатывают пожилых дам в злаковые, все равно это какая-то мерзость. Нечто устрашающее. Надо что-то придумать, чтобы спасти тебя от челюстей этого Кладезя света. — Все это ее невесть почему развлекало, и хотя Кармелла была искренне расстроена, я заметила, что она хихикает.

— Полагаю, мне не разрешат взять с собой кошек?

— Никаких кошек, — подтвердила Кармелла. — В заведениях такого рода любить не разрешается. На это просто нет времени.

— Что же делать? — растерялась я. — Обидно, дожив до девяноста двух лет и так ничего и не поняв, кончать жизнь самоубийством.

— Можешь убежать в Лапландию. Свяжем палатку, и когда ты туда прибудешь, не придется покупать.

— Нет денег. А без денег до Лапландии не добраться.

— Деньги — досадная помеха, — кивнула Кармелла. — Если бы были деньги, я бы тебе дала. Мы могли бы вместе отдохнуть на Ривьере по дороге в Лапландию. Немного поиграли бы там в азартные игры.

Даже у Кармеллы не нашлось для меня дельного совета.

Дома — это настоящие тела. Мы связаны со стенами и крышами точно так же, как с печенью, скелетом, плотью и кровеносной системой. Я не красавица; мне не нужно зеркала, чтобы установить этот непреложный факт. Но тем не менее мертвой хваткой вцепилась в свою изможденную оболочку, словно это хрустальное тело самой Венеры. Это справедливо в отношении заднего двора, маленькой комнаты, которую я теперь занимаю, моего тела, кошек, курицы-пеструшки, всех частей моей застойной кровеносной системы. Разлука со всем знакомым и любимым — да-да, любимым — была бы смертью. Как в старом известном стишке: «В сердце рана, кровь течет, смерть идет, сама идет». Не было средства избавиться от пронзившей сердце иглы, за которой тянулась нить старой крови. А как насчет Лапландии и своры мохнатых собак? Это тоже была бы чудовищная ломка дорогих сердцу привычек, но совсем иного рода, чем заведение для немощных старух.

— Если тебя запрут в комнате на десятом этаже, возьмешь сплетенные тобой веревки и сбежишь. — Кармелла закурила сигару. — Я буду ждать внизу с пулеметом и наемным автомобилем. Думаю, что за час или два шофер возьмет недорого.

— Где ты возьмешь пулемет? — Меня увлекла мысль, что Кармелла собирается вооружиться таким убойным предметом. — И как им пользоваться? Мы с тобой даже не разобрались с планисферой. А пулемет, мне кажется, штука посложнее.

— С пулеметом все просто, — возразила Кармелла. — Заряжаешь кучей пуль и жмешь на спусковой крючок. Никаких хитрых действий, тем более что попадать ни в кого не надо. Людей отпугнет звук — они решат, что если ты с пулеметом, значит, опасна.

— Ты действительно можешь быть опасна, — забеспокоилась я. — Что, если случайно подстрелишь меня?

— Я нажму на спусковой крючок только в случае крайней необходимости. На нас могут напустить свору полицейских собак, и вот тогда придется стрелять. Свора собак — крупная цель. В сорок собак с трех ярдов попасть легко. Уж тебя-то я всегда отличу от злющей полицейской псины.

Мне не очень понравились доводы Кармеллы.

— А если за мной погонится всего одна полицейская собака и будет носиться кругами? Тогда ты можешь легко промахнуться и зацепить меня.

— Ты, — прочертила в воздухе линию сигарой Кармелла, — будешь спускаться по веревке с десятого этажа. Псы нападут на меня, а не на тебя.

— Ладно, — кивнула я не совсем убежденно. — Вот мы выбрались из усеянного собачьими трупами прогулочного двора (я не сомневалась, что приземлюсь именно в окруженном высокими стенами прогулочном дворе). Как мы поступим дальше и куда подадимся?

— Вступим в банду на дорогом морском курорте и будем подслушивать телефонные разговоры, пока не узнаем, кто победит на скачках, и не сорвем куш.

Кармеллу понесло в сторону, и я попыталась вернуть ее к теме нашего разговора.

— Мне казалось, ты утверждала, что животные не допускаются в заведения такого рода. Но ведь сорок полицейских собак — это тоже животные.

— Полицейские собаки, строго говоря, никакие не животные. Испорченные существа, лишенные рассудка, присущего животным. Полицейские не люди, как же могут их собаки быть животными?

На этот вопрос ответа не существовало. В Кармелле погиб адвокат — в запутанных спорах она была как рыба в воде.

— С тем же успехом ты можешь сказать, что колли — это испорченные овцы, — заметила я после некоторого раздумья. — Если в домах престарелых держат такое количество собак, не понимаю, как могут помешать одна-две кошки.