— Вы… Что вы здесь делаете? — Она спросила об этом очень тихо, почти шепотом.

— Я ищу мужа, — выдохнула Ирина. — Турецкий… Александр Борисович… Это правда, что он… жив?..

Ей показалось, что глаза молоденькой сестрички сделались еще больше, теперь в них читалось уже изумление, девушка смотрела на нее молча, и Ирина едва не выкрикнула:

— Скажите мне правду!

— Он жив, жив, — поспешно ответила та, продолжая смотреть на Ирину Генриховну с изумлением. — Он пока в коме, но жив… Господи, как же вы к нам попали?!

Казалось, медсестра только тут заметила, во что была одета ее собеседница, которая, услышав последние слова Лили, без сил опустилась на диванчик.

— Нет, да что же это такое? — Старшая операционная сестра, все еще находившаяся в реанимационной, вылетела оттуда, оттолкнув Рассадину с дороги. — Я спрашиваю: что это такое?! У нас тут что, проходной двор или новый режим ввели?!

Лицо Клавдии Петровны сделалось багровым от возмущения. Она повернулась к Ирине Генриховне и, грозно уперев руки в бока, поинтересовалась:

— Вы с какого этажа, больная? И кто вам позволил сюда войти?

— Я не с этажа, — выдохнула Ирина. — Я жена Турецкого, пустите меня к нему!..

— Что-о?.. — Перед такой наглостью даже Клавдия Петровна потеряла дар речи. Правда, ненадолго. — И думать не смейте!.. Не знаю, как вы сюда проникли, да еще… в таком виде, только в реанимационную, да еще первую, никто, кроме докторов и сестер, входить не имеет права!.. А ты чего стоишь ушами хлопаешь? — Она повернулась к замершей на месте и тоже красной как кумач Лиле, которая старшую медсестру боялась, как школьница строгую учительницу. — Я тебя, кажется, за медикаментами послала, а не лясы точить!

— Да, сейчас, Клавдия Петровна, — пискнула та и, бросив сочувственный взгляд на Ирину, торопливо зашагал по коридору.

— Не смейте на меня кричать! — Тон, каким это произнесла жена пребывавшего в коме безнадежного больного, заставил старшую медсестру снова потерять дар речи. — И запомните: пока я не увижу Шурика, никуда отсюда не уйду!..

…— Ты, Слава, только время потеряешь, даже если тебе действительно выдадут пропуск, — вздохнул Константин Дмитриевич Меркулов и отвел глаза от посеревшего, осунувшегося лица генерала Грязнова. — Саша без сознания, они это комой называют, войти к нему даже на секунду нереально. К тому же там сегодня какая-то мегера дежурит…

— Что они говорят? — глухо спросил Вячеслав Иванович.

— Ничего определенного…

Оба ближайших друга Турецкого — заместитель Генерального прокурора России и заместитель главы Первого департамента МВД генерал Грязнов, только что потерявший своего единственного племянника, а по сути, почти сына, Дениса Грязнова, погибшего при взрыве, — стояли возле госпиталя посреди пыльной, раскалившейся под жарким июльским солнцем улицы.

Некоторое время оба молчали. Паузу нарушил Меркулов.

— Я пробуду тут еще пару часов, — сказал он. — Потом… Потом заеду в прокуратуру, хочу сам допросить этого гада Муштаева, брата девчонки-террористки… Собственноручно душонку из него вытрясу!

Вячеслав Иванович ничего не ответил. На его лице не отразилось никаких чувств. Бросив последний взгляд на проходную, преодолеть которую ему не удалось, несмотря на удостоверение, он все так же молча повернулся и, забыв попрощаться с Константином Дмитриевичем, медленно побрел к ожидавшей его машине.

— Слава… — нерешительно окликнул его Меркулов. Тот на секунду притормозил и обернулся. — Я заеду к тебе завтра, прямо с утра.

Грязнов кивнул и продолжил свой путь, так и не проронив ни слова. Да и какие тут слова?.. Они столько лет знали друг друга, столько лет работали вместе рука об руку, что обоим хватало и общих мыслей вместо слов…

Константин Дмитриевич вздохнул и отправился обратно, в очередной раз предъявив на проходной свой пропуск и с безразличием дождавшись, пока охранник сверит его фамилию со списком.

Погруженный в свои мысли, Меркулов, войдя в вестибюль, не сразу услышал свое имя, уже дважды произнесенное взволнованным женским голосом где-то за его спиной. Наконец до Меркулова дошло, что окликают именно его, и он, нахмурившись, резко обернулся. После чего изумленно замер на месте, обнаружив, что за ним бежит растрепанная женщина в белом халате и явно врачебной шапочке, но при этом почему-то босая.

— Константин Дмитриевич, подождите!.. — Женщина дышала тяжело, судя по всему, неслась она за ним едва ли не от самой проходной. — Констант… Ой, господи, вы меня, конечно, не помните, я Катя, Иринина подруга… Катя!

— Д-да?.. — Меркулов по-прежнему не понимал сути происходящего.

— Да!.. Ирка… Иринка сбежала…

— Как — сбежала? — Он мгновенно напрягся. — Куда?..

— Сюда! Стащила мои туфли и сбежала, конечно, сюда, больше некуда! Где она?!

— Н-не знаю… Я ее не видел, представить не могу… Только этого не хватало!

— Где эта самая реанимация, в которой Турецкий?

Катя наконец отдышалась.

— Пойдемте… Это лифтом надо, на третьем этаже. Но Ирина не могла сюда пройти, ее бы ни за что не впустили, понимаете? Славу Грязнова и то… А вы-то как прошли?

— На раз-два! — резко ответила Екатерина. — Знать надо: в каждой больнице есть забор, а в заборе дыра, и ее перекрывает доска, которая отодвигается, или пролом…

— Пролом?.. — Меркулов даже остановился на секунду, удивленный столь простым вариантом, который лично ему и в голову бы не пришел.

— Ну да… Достаточно присмотреться, в какую сторону тянутся посетители, родственники пациентов с пакетами, и пойти следом — и вы у дыры… Господи, да пойдемте же!.. Ой, вот она!..

Как раз в этот момент они, выйдя из лифта, повернули в основной коридор и оба одновременно ахнули, увидев сидевшую неподвижно на диванчике Ирину Генриховну. И Катя, опережая окончательно растерявшегося Меркулова, со всех ног бросилась к подруге. При этом совершенно не обращая внимания на молоденькую медсестру, пытавшуюся вручить Ирине стакан с какой-то жидкостью.

— Иришка, ну что ты опять устроила?! — Екатерина отодвинула в сторону сестру вместе с ее стаканом и, неожиданно опустившись на колени прямо на пол возле Ирины Генриховны, обняла ее ноги. — Дурочка… Совсем о себе не думаешь!..

Константин Дмитриевич сглотнул образовавшийся в горле ком и двинулся по направлению к женщинам, по дороге ласково обняв медсестру:

— Вас ведь, кажется, Лилей зовут?.. Идите, Лилечка, мы сами с ней поговорим…

Девушка послушно исчезла, а Меркулов, подойдя к диванчику, тяжело опустился рядом с Ириной. Та подняла голову и посмотрела на него взглядом, в котором смешалось все: презрение, ненависть, отчаяние, злость… Все, кроме симпатии, с которой всегда относилась к другу мужа.

— Что, Костя?.. — Голос ее слегка звенел от сдерживаемых чувств. — Ну давай начинай…