Продемонстрировав медсестре целостность кожных покровов и спокойное состояние лимфоузлов, Алексей сунул под мышку градусник и подсел к своему приятелю, тоже завлабу. Они начали обсуждать какие-то второстепенные вопросы, и Алексей мысленно погружался все глубже в планы работ, как вдруг его внимание привлекла какая-то фраза. В ней было что-то неискреннее и одновременно хорошо знакомое. Лениво, как бы между делом приятель начал уточнять наиболее характерные первичные клинические проявления геморрагической лихорадки Марбург. Слишком свежи были собственные переживания и интерес к этим самым клиническим проявлениям. Слишком уж между делом задавался вопрос.

– Дружище, ты ведь не зря задаешь мне вопрос? Рассказывай, что случилось, вместе посчитаем шансы.

Они зафиксировали температуру (медосмотры проводились дважды в день, утром и вечером) и отправились сводить баланс. А баланс был неважный. Во время работы в виварии приятель порезал руку о разбитый стакан.

– Как же ты умудрился с битой посудой работать?

– Замочил в емкости с хлорамином этот стакан, затем туда же погрузил инструменты и бутылки из-под среды. Тут понадобился стакан. Я его вынул, а у него край надколот. Деваться некуда: другого стакана не было, а нужен позарез. Я его начал передавать из бокса, зацепился за край форкамеры и разрезал перчатки и перепонку между пальцами.

– Если ты успел прополоскать стакан в хлорамине, это не страшно.

– За стакан я спокоен, а вот в перчатках не уверен. Я в них отбирал животных из садка.

– Сколько дней животные сидели после инфицирования?

– Был третий день, вводили тысячу летальных доз.

– Плохо.

В начальный период работ Алексей изучал возможность выделения вируса животными, инфицированными вирусом Марбург. Даже что-то опубликовал на эту тему. И знал, что на четвертый день при такой заражающей дозе вирус обнаруживается в слюне и экскрементах в приличных количествах.

– Почему не проинформировал биобезопасность?

– Ты же знаешь, у меня замечание в формуляре и предупреждение. Если бы сообщил, меня не только отправили бы в изолятор, но и отстранили бы от работы на квартал. И экспериментам, которые я веду уже три месяца, конец. А я в них душу вложил.

– Ну экспериментам-то пропасть бы не дали.

– Как же! Забыл историю с мини-свиньями?

Действительно, была такая история. Руководство сгенерировало идею, что, поскольку по многим показателям крови и других тканей свиньи имеют высокое сходство с человеком, хорошо бы иммунизировать их вирусом Эбола и получить иммуноглобулины для профилактики. Один из сотрудников взялся за реализацию. Раздобыл мини-свиней, занес их в инфекционный виварий, приспособив шкафы для содержания. Мини-то они мини, но килограммов десяти достигали. Работать в изолирующем костюме хуже, чем со свиньями, только с обезьянами: если они убегут из клетки, сразу прыгают на трубопровод и сидят там, скаля зубы и кидаясь фекалиями, когда начинаешь за ними гоняться. Так вот, ввел он мини-свиньям вирус. Свиньи к Эболе невосприимчивы: сидят себе, иммуноглобулины для нас нарабатывают. Через месяц этот сотрудник ввел им еще вирус и уже раскатал губу, как много иммуноглобулинов получит и сделает и диагностический, и профилактический препарат. Тут один функционер из биобезопасности этих свиней и обнаружил. Оказывается, разрешения на работу со свиньями нет. С морскими свинками есть, а со свиньями нет. Даже с крысами можно – они лабораторные животные, а значит, инструкцией разрешены. Адекватный человек с инфицированными Эболой крысами работать не полезет – смертельный номер. Но нигде не написано, что свиньи – это лабораторные животные. «Немедленно уничтожить!» Сотрудник пытается отстоять свой труд и дело. Давайте, говорит, неделю просто покормим, пока после второй иммунизации количество иммуноглобулинов вырастет, и тотально заберем кровь. Это, конечно, не гипериммунная сыворотка, но хоть что-то. Не-е-е-т, говорят. Вдруг при отборе что-нибудь случится. Гори они синим пламенем, твои труды. Ах, ты не хочешь выполнять дурацких приказов? Тогда тебя вообще от работы в зоне отстраняем, а свиней усыпить: в хлорамин, автоклав и в печь!

Возразить другу было нечего. Сдавать его – бесчестно. Договорились, что вместе будем отслеживать самочувствие и при первых подозрительных признаках примем меры к изоляции.

О таких скрытых случаях Алексей узнавал, как правило, задним числом – их было немало. Часть людей, пережив серьезный стресс, уходили из лабораторий, работавших с опасными вирусными инфекциями. Другие оставались: интерес к исследованиям заглушал страх. Но при неочевидных случаях вопрос, сообщать или нет, мучил многих, иногда выливаясь почти в курьезы.

Большинство аварий случались весной, в марте-апреле. Авитаминоз, изменение активности солнца, накопившаяся со времени отпуска усталость. Тем более работать приходилось без выходных. Животным ведь все равно, среда или воскресенье. Каждый день надо прийти, накормить, отобрать кровь, ввести необходимые препараты.

В одно из воскресений около десяти часов коллега Алексея по прозвищу Сырок, которое прилипло к нему из-за некоторого сходства с фамилией и любви к одноименной закуске, пришел со своим напарником в виварий, когда Алексей заканчивал замеры у животных. Алексей спешил. Была годовщина гибели Николая, и все договорились встретиться на кладбище помянуть. Сырок помахал рукой и прокричал из костюма, что работы у него немного, поскольку животных заразили недавно, вряд ли они заболели, и он, скорее всего, догонит Алексея в чистой зоне. Сырок начал мерить температуру у обезьян, а Алексей ушел из инфекционного вивария, не слишком полагаясь на слова этого балабола. Вернувшись с кладбища, Алексей застал Сырка у себя дома. Тот рассказал, что, когда обезьянам начали мерить температуру, оказалось, что у некоторых из них уже началась первая стадия болезни, а значит, надо отбирать кровь. Поскольку Сырок каким-то образом умудрился прийти в виварий с одним шприцем, он им и взял кровь у всех температуривших животных. Для стерильности между процедурами он промывал шприц хлорамином и ополаскивал водой. Начав термометрию животных следующей группы, инфицированных вдесятеро меньшей дозой, решил на всякий случай взять кровь и у них. А потом у всех остальных. Все тем же шприцем. В микробиологии допускается использование одного шприца или пипетки от сильнее разведенного материала к менее разведенному, но не наоборот. То ли от того, что Сырок понял, что наделал, то ли потому, что, как он рассказывал, последняя обезьяна, видимо, страдала подагрой, и рука у нее плохо разгибалась, шприц не удалось взять достаточно крепко – во время движения поршня он сорвался, и игла уколола Сырка в руку. Поскольку, по расчетам, обезьяна не должна была быть инфицирована, Сырок решил не наживать лишних неприятностей и ушел домой, не сообщив об аварии. Дома он вспомнил, что не дезинфицировал руки после отбора крови у явно больных животных и на перчатках вполне мог сохраниться вирус. Он пришел к Алексею посоветоваться, и после разбора тот предложил Сырку отправиться в спецстационар. Конечно, за несвоевременный доклад полагались суровые, но случай был слишком серьезным. Сырок сказал, что, наверное, так и сделает, но, как потом выяснилось, пошел консультироваться дальше. Следующий «консультант» сказал, что самое надежное средство – коньяк, его-то Сырок и принял на грудь в объеме бутылки, но в состоянии стресса даже не опьянел. Следующий, к кому он обратился, посоветовал достать ампулу с иммуноглобулином против вируса Эбола и ввести его. Круг замкнулся, Сырок снова пришел к Алексею, поскольку иммуноглобулин производили в его лаборатории.