благодаря директору департамента полиции В. К. Плеве и инспектору секретной полиции жандармскому подполковнику Г. П. Судейкину. Современники не без основания называли их. прирожденными знатоками и умельцами «практического сердцеведения».

Начиналось все с перевербовки арестованных членов «Народной воли». Жандармские офицеры и генералы навещали в тюрьме прежде всего тех узников, кому грозила смертная казнь, и обещанием помилования, облегчения участи склоняли иных сломленных революционеров к сотрудничеству. Так было с участником покушения на царя Иваном Складским, который, убоявшись виселицы, согласился еще до «Процесса 16» (он проходил по этому процессу одним из главных обвиняемых) на посулы Плеве и жандармского генерала Комарова и стал участвовать в тайных опознаниях.

Чтобы затуманить, завуалировать помилование «Ванечки» (как называл его Андрей Желябов), вместе с ним пожизненную каторгу взамен петли получили его содельцы Я. Тихонов и С. Ширяев.

Окладский в Сибирь, разумеется, не пошел, он выдал несколько конспиративных квартир, опознал убийцу Александра II Гриневицкого, погубил агента «Народной воли», внедренного в департамент полиции, Николая Клеточникова. В 1891 году за особые заслуги «Ванечка» получил полное помилование и звание почетного гражданина.

Окладский был рабочим, как и выдавший Веру Фигнер Василий Меркулов, как слесарь Рейнштейн, зарезанный землевольцами за предательство в номерах бывшей Мамонтовской гостиницы в Москве зимой 1879 года.

Некоторые деятели революционного движения игнорировали важное, подтвержденное жизнью правило: порядочный человек ни в какие торги и переговоры с тайной полицией не вступает. Полиция начинает и выигрывает; стоит только попытаться ее обмануть, вступить в фальшивую сделку, и вот уж несчастная жертва запуталась во лжи, уступках, своих и чужих обманных ходах — начинается капитуляция, выдача мелких обстоятельств, подробностей уже важных, для кого-то опасных, а там уж и живых людей.

Плеве и Судейкин являлись тонкими знатоками психологии и обычно играли на чувствах высоких и благородных. Схема вербовки была тщательно отработана: жертве предлагалось встать над борьбой, возвыситься до положения бесстрастного арбитра: общество, мол, слишком далеко зашло в борьбе с властями; правительство в панике наносит удары куда попало, разя и невинных, кругом жертвы, кровь, и кровь напрасная. Если тайная полиция (в лице департаментских либералов) и революционеры (в лице наиболее — дальновидных и здравомыслящих деятелей) заключат секретный союз — о, сколько благ он принесет обществу! Будут предупреждены бессмысленные злодеяния (и жертвы!); правительство, получившее наконец из первых рук точные — сведения о размахе освободительного движения, — поймет с помощью Плеве и Судейкина, что одной карательной политикой оно не удержится, и пойдет на значительные уступки…

Срабатывало.

С убийцей харьковского генерал-губернатора — Григорием Гольденбергом, арестованным в ноябре 1879 года с грузом динамита, беседовал сам- «диктатор сердца» императора граф Лорис-Меликов.

Гольденберг — выдал всех, кого знал, и повесился в Петропавловской крепости. На докладе-о самоубийстве Александр II собственноручно начертал: «Очень жаль!».

Обо всем этом не было известно Сергею Дегаеву, который бросился на спасение младшего, брата Владимира и угодил в западню жандармского подполковника Г. П. Судейкина.

Григорий Порфирьевич действовал масштабно: его агент Дегаев после — казни первомартовцев стал фактическим руководителем «Народной воли». Дегаев уже сам ставил типографии и создавал кружки, заранее запроданные Судейкину, — в этом состоял сладостный момент провокации — никого ловить не надо, сами, как бабочки на огонек полночный, слетятся: как же, сподвижник самого Желябова. Этим нетерпеливым молодым людям надо лишь раздать революционные чины и посты, а им и невдомек, что, чем выше пост, тем больше срок каторги; живые, энергичные, они уже мертвые, уже в пеньковом галстуке, Дегаев с Судейкиным, как боги, вершат судьбы людей.

АЗЕФ

Когда после убийства в феврале 1901 года Н. П. Боголепова (министра народного просвещения) бывшим студентом Петром Карповичем началась вакханалия политического террора, в лидеры «на кратчайшем пути к революции» вышла партия эсеров, основанная Григорием Гершуни и Евно Азефом. Именно эсеры совершили самые громкие террористические акты; убийство великого князя Сергея Александровича, премьер-министра П. А. Столыпина, министров внутренних дел Сипягина и Плеве; неоднократно готовили покушение на императора.

К партии эсеров примыкало множество групп.

Взбалмошные юнцы и девицы, коим не терпелось пострелять, тоже называли себя эсерами.

На пути этой неуправляемой вольницы встал Евно Азеф, возглавлявший сначала вместе с Гершуни, потом с Савинковым, а затем и единолично БО («Боевую организацию») ЦК партии эсеров. БО принимала ответственные решения по каждому выстрелу, она намечала жертвы, способ покушения и финансировала террористические акты, которые обходились недешево, — например, на убийство Плеве было ассигновано 7000 рублей. Деньги у Азефа имелись — и от партии, и от полиции…

«Человек был грандиозен, толст, с одутловатым желтым лицом и темными маслинами выпуклых глаз. Череп кверху был сужен, лоб низкий. Глаза смотрели исподлобья. Над вывороченными, жирными губами расплющивался нос. Человек был уродлив, хорошо одет, по виду неинтеллигентен. Походил на купца. От безобразной фигуры веяло необыкновенным спокойствием и хладнокровием» (Р. Гуль).

Окладский из «Ванечки» стал иудой ради собственной шкуры; Гольденберг и Дегаев попались на провокацию людей изощренных; самый кровавый из русских провокаторов — Азеф — обрекал людей на смерть ради тридцати сребреников. Тридцати — это фигурально выражаясь: Азеф в конце карьеры имел 1000 рублей в месяц, не считая чрезвычайных единовременных получений.

В 1869 году в семье бедного портного Фишеля — Азефа, проживавшего тогда в Гродненской губернии, произошло событие, которое трудно назвать незначительным. Появился на свет тот самый Евно, которому оказалась уготована не самая положительная роль в русской истории. Жить было тяжело, в семье кроме него росли дв. а сына и четыре дочери. Нищета кругом царила отчаянная, к каждому куску тянулось слишком много ртов. Когда Евно было 5 лет, отцу удалось вырваться из «черты оседлости», установленной правительством для евреев. Семья поселилась в Ростове-на-Дону — богатом хлебом и углем районе. Правда, коммерческие дела Азефу-старшему не очень-то удавались. И все-таки образование детям он дать сумел: в 1890 году Евно закончил гимназию. Дожидаться доходов от разработки «золотых жил», периодически возникавших в фантазии отца, он больше не стал и весной уехал в Карлсруэ (Германия), где поступил в политехникум и стал старательно изучать электротехнику. Однако истинное доходное место обнаружилось вовсе не в этой славной науке. Правда, ради него пришлось отречься от таких моральных законов, как совесть, честь, дружба. Никто сейчас не знает, чего это стоило Азефу. Но факт остается фактом. 4 апреля 1893 года он написал свое первое письмо в Департамент полиции, где обещал, при условии ежемесячной выплаты жалованья в 50 рублей, сообщать секреты социал-демократических кружков, куда он в то время был вхож. Именно тогда Евно получил свою первую характеристику,