от императора, его толпой поздравляли придворные. Плеве знал людей. Тем, с кем вчера еще был любезен, бросил сквозь топорщивщиеся усы:

— Время, господа, не разговаривать, а действовать. — И спустился по великолепной дворцовой лестнице к карете.

Мечта Плеве исполнилась. «В два месяца революция будет раздавлена», — говорил он. И из его канцелярии то и дело шли секретные распоряжения губернаторам. Плеве сторонился двора. Государственный совет называл стадом быков, кастрированных для большей мясистости. Он искал только дружбы правителя Москвы, великого князя Сергея, с ним обсуждал меры пресечения революционных волнений.

— Но надежна ли ваша личная охрана, Вячеслав Константинович? — часто спрашивал великий князь.

— Моя охрана совершенно надежна, ваше высочество. Думаю, что удачное покушение может быть произведено только по случайности, — отвечал Плеве, зная, что Азеф охраняет его жизнь, что выданные им Гершуни и Мельников уже пожизненно заключены в каземате.

Кроме соображений кровной обиды, подумывал Евно и о том, что эта афера принесет ему пользу в любом случае: если министра удастся убрать, несомненно возрастет роль «Ивана Николаевича» в Боевой организации, что сохранит доступ к ее кассе. Если нет — он обставит дело так, будто бы он спас Плеве от неминуемой гибели, и твердый полицейский оклад в 500 рублей останется добычей азефовского бюджета.

Была разработана целая программа; за министром следили специальные наблюдатели, игравшие роли извозчиков, продавцов газет, мелких торговцев. Особые специалисты обеспечивали «технику»: изготовляли взрывчатые вещества, бомбы. План был продуман во всех деталях.

28 июля на Измайловском проспекте раздался тяжелый гулкий взрыв — Плеве окончил свои земные счеты.

Как и предполагалось, это событие вознесло Азефа на вершину славы, и он получил ореол «руководителя самого удачного террористического акта революционной борьбы». Несколько сложнее было объясниться с «боссами» из Департамента, раздосадованными не на шутку. Ведь незадолго до гибели Плеве, усмехаясь, говорил: «Если и созреет у кого-нибудь план покушения, я буду знать об этом заблаговременно». Он рассчитывал прежде всего на Азефа. Однако гроза прошла мимо Евно. В беседах с полицейскими начальниками Азеф перешел в контрнаступление, обвинил шефов в невнимании к его докладам, в которых он, дескать, предупреждал обо всем. Речь его выглядела столь бурной и убедительной, что никакого расследования не последовало.

Путь Азефа не был усыпан розами. Нередко жизнь его и карьера оказывались в опасности, подступавшей так близко, что приходилось мобилизовать вся своя изворотливость, ловкость и достаточное количество наглости, чтобы пронесло и на сей раз. Небезызвестный Борис Савинков рассказывает о случае, который произошел с участием новоиспеченного конкурента «Раскина» — Николая Татарова, члена Боевой организации, также работавшего на полиция.

В один ужасный день в Боевую организацию пришло письмо, разоблачающее деятельность двух предателей. Узнав об этом, Азеф дал волю «праведному гневу», заклеймив Татарова как человека безнравственного. А тот не пожалел эпитетов, чтобы «пустить ко дну» Азефа, день и ночь твердя о его связях с полицией. Но Николай ошибся; товарищи по партии посчитали «Ивана Николаевича» несправедливо обиженным, а всю тяжесть вины переложили на плечи Татарова. «Азеф явился на собрание Боевой организации, — вспоминает Борис Савинков, — и стал шумно комментировать каждое слово обвиняемого, явно пытаясь «утопить» его. Это нам показалось бестактным. Я бы не пришел», — добавляет он.

Но важнее всего результат: вновь этому патриарху русской провокации удалось выйти сухим из воды. Азеф, уже почувствовавший было холодное дуло револьвера у виска, ощутил облегчение. Однако именно тогда он по-настоящему испугался, осознав, что серьезная опасность грозит с двух сторон: ведь он не только продавал полиции революционеров, но и полицию революционерам, а потому, если бы его действительная роль была вскрыта, преследовать его стали бы и те и другие.

Судя по всему, в тот период Азеф склонялся к мысли о полном переходе на сторону революции. Это было прежде всего выгоднее, ибо тогда казалось, что в происходившей схватке верх брала именно революция. Кроме того, это представлялось более безопасным: организатор недавних убийств Плеве и великого князя Сергея скорее мог бы рассчитывать на снисходительность со стороны революционеров, чем со стороны «державного племянника» одной из своих жертв. Однако свободным человеком Азеф так и не стал. Отстранение от деятельности агента грозило ему гибелью: секретные архивы политической полиции хранили сведения о его страшном прошлом, угроза разоблачения стала бы более чем реальна.

Решающего выбора Азефу так и не удалось сделать. Ему предстояло участвовать в убийстве предавшего революцию попа Гапона и получить у министра царского кабинета Петра Столыпина почетную характеристику «настоящий государственный деятель!», организовать заговор против царя и выдать полиции коллег по работе в партии — социалистов-революционеров… Перечислять можно долго — лучше меня это сделал Борис Николаевич в своей книге. А мы подошли к описанию последних минут жизни «Ивана Николаевича» и «Раскина». У двух жизней Евно наступил один конец.

Много времени понадобилось Владимиру Львовичу Бурцеву — редактору революционного журнала «Былое», чтобы провести тщательное расследование подозрительной деятельности Азефа. Он выслушивал очевидцев, кропотливо копался в бумагах, сопоставлял факты… Темная сторона жизни предателя была хорошо скрыта от посторонних глаз, но — и Бурцев это теперь чувствовал — она была! Последние сомнения, которые, возможно, еще оставались у него, развеял случай. Во время массовых арестов и прочих полицейских репрессий он однажды встретил Азефа, едущего без всякой конспирации на извозчике. Бурцеву показалось, что тот вел себя откровенно вызывающе.

Тогда Владимир Львович отправился к Лопухину — бывшему директору Департамента, который вышел в отставку после удачного покушения на Плеве. Бурцев долго рассказывал Лопухину о том, что ему удалось узнать, и просил только одного: подтверждения, что таинственный «Раскин» — это не кто иной, как… «Никакого Раскина я не знаю, — сказал бывший чиновник, — но с инженером Евно Азефом встречался несколько раз…» Этим он поставил точку в исследованиях Бурцева. Теперь сомнений не осталось: Азеф — провокатор.

Революционеры поверили в это не сразу. Они были ошеломлены, шокированы и потрясены. Но слова бывшего начальника Азефа по предательской работе сделали свое дело.

Азеф метался по всему миру: он знал, что ЦК партии эсэров приговорил его к смерти. Наконец, под именем негоцианта Александра Неймайера он поселился в Берлине. В 1915 году Азеф был арестован там как русский шпион и посажен в тюрьму, из которой его выпустили в декабре 1917 года. Через несколько месяцев провокатор умер своей смертью…

Ушел из жизни, не принеся никому ни пользы, ни добра. Евно Азеф — человек-манекен, который ни для кого не был другом, единомышленником, коллегой, соратником. Он умер, оглядываясь по сторонам и дрожа от каждого шороха. И возможно, в предсмертные минуты осознал,