Да, я будто с ума сошла с тех пор, как мы расстались! Везде видела его. Наверное, и сейчас вот так же вышло! Ну, — могла же я ошибиться, разве нет? Заметила высокого стройного черноволосого парня, — вот и показалось…

Выдохнув, я уже совсем вернула уверенность в себе и решительным шагом направилась ко двору университета. До тех пор…

Пока не увидела ЕГО снова.

Облепленный стайкой девчонок, он возвышался над всеми — кажется, даже над самим университетом, как какое-то удивительное видение или божество.

Это был он, — даже ноги подкосились, когда так отчетливо рассмотрела его прищуренные от яркого солнца глаза, изгибающиеся в улыбке губы, — и это солнце, лучи в его волосах, от которых он кажется таким сумасшедшее красивым и нереальным, что можно просто ослепнуть!

Ноги снова подкосились, — благо, позади меня оказалась лавочка, иначе наверняка бы свалилась прямо на асфальт.

Так и уселась, прижимая руки к бешено колотящемуся сердцу, которое наверняка сейчас просто выпрыгнет наружу, так бьется!

Затаив дыхание, наблюдая за тем, как улыбчиво разговаривает он с девушками, что чуть из трусов не выпрыгивают рядом с ним, и каждая же пытается прикоснуться, и, черт, — потереться об него, — и совсем, между прочим, не целомудренно!

Вот прямо какой-то массовый стриптиз или помешательство, — им что, сразу вот вдруг стало бесконечно жарко под скупым осенним солнцем? Как бы еще иначе объяснить, отчего вдруг так приподымаются юбки и опускаются декольте, практически ничего не оставляя прикрытым? И эти бедра, что прижимаются к его ногам, и груди, которые пытаются задеть его пальцы?

А он…

Он только улыбается, ослепительный, безупречный, безумно красивый и сексуальный и уверенный в себе и что-то говорит им…

И я даже будто слышу его бархатный, удивительный голос, — с легким потрескиванием хрипотцы, каким он бывал в моменты страсти… Голос, от одного которого можно сойти с ума, даже и не видя его лица…

Сама до конца не верю в то, что все это — реальность.

Так и сижу, глядя перед собой, — а образы прошлого и настоящего перемешиваются, сливаются в одно…

Даже чувствую прикосновение его пальцев к моей щеке, как они медленно сползают вниз, заставляя меня дрожать и заливаться краской, — каждый раз, как будто в первый, опускаются к губам, — и пристальный, темнеющий взгляд, когда Антон медленно наклоняется ко мне, чтобы вместо пальцев прикоснуться уже легким, медленным, тягучим поцелуем…

Как он перерастает с безумие, а его губы уже жадно и настойчиво сминают мои, заставляя дыхание срываться, а руки опускаются ниже, сжимая грудь, скользя по дрогнувшему животу, — и еще ниже, проникая между трепещущих складочек, прижимая, раздвигая их, — и вот наш поцелуй уже наполняется стоном, который сливается в наш общий…

— Ты весь мой мир, — хрипло шепчет он, с трудом отрываясь и бегая по моему лицу темным, лихорадочным, безумным взглядом. — Ты для меня всегда будешь единственной, Мира. Ни одной женщины, никогда для меня не будет существовать больше. Никогда…

— И ты — весь мой мир, — шепчу, — задыхаясь, дрожа и плавясь под его руками, опаленная жарким дыханием и его горячей кожей, что прижимается уже к моему оголенному телу.

И вот сейчас обжигающие слезы слепят глаза.

Как же быстро он успел меня забыть, наслаждаясь обществом девиц, что его окружают! Тогда, на Побережье, я совсем не задумывалась об этом, как и о том, насколько Антон выделяется на фоне остальных молодых мужчин своей удивительной, одновременно и мужественной и изящной красотой, губами вот этими чувственными, — да всем! От всей души желала ему счастья, — но ни разу даже в мыслях не представляла себе с другой!

И искренне верила каждому его слову, каждому прикосновению, — как и своему сердцу, которое забилось по-настоящему, кажется, лишь после того, как мы однажды встретились глазами в полумраке кафе!

А теперь понимаю… Наверное, — напрасно.

И переживала о том, как он проснется, не застав меня в номере — тоже зря.

Сама себя измучила, — думая, что в этой вынужденной разлуке страдаем мы оба, — от меня как будто огромный кусок самой себя оторвали, а он…

Он, может, говорил все те же слова каждой, — вон, сколько их вокруг него, и всем он улыбается, всем вон явно рад. Зря я, наверное, так испугалась и сбежала, — еще неизвестно, помнит ли он мое имя и узнает ли при встрече…

Это — конец света, это — поезд, который сбивает тебя на всем ходу, еще и размазывая по рельсам, — изощренной пыткой, — понимать, что для него, единственного, кто действительно, на самом деле стал всем моим миром, — я оказалась просто одной из многих. Очередным вагоном, что пронесся мимо, едва зацепив взгляд.

А я… Я была уверена, твердо знала, — свои воспоминания о нем бережно сохраню в сердце, как и самого Антона — на всю жизнь. И даже в старости меня будет греть воспоминание о его горящих глазах, — увы, тогда казалось, что это все, что мне осталось!

А теперь… Теперь понимаю, что нет даже и этого. Его любовь, его слова, — все ложь. Я для него — лишь мимолетный роман, о котором быстро и надежно забыли.

И слезы — обжигают, струясь по щекам, как кислота, что разъедает душу.

Конечно, — все он позабыл, и жизнь для него продолжается, — новыми встречами, новыми ласками, новыми сплетениями тел и ног в его постели. И новыми словами о том, что кто-то для него — весь мир. Словами, что ничего не значат.

И мир расплывается перед глазами, — исчезает все, — и он, и девчонки вокруг него, — и даже звуки. Само время, кажется, замирает вместе со мной, пока я сижу вот так, ослепшая, ничего не видя, даже не утирая слез, — сколько? Час или пять минут? Не знаю. Когда боль захлестывает так сильно, секунда кажется всей жизнью.

Но… Стоит мне стереть эту кислоту с лица, как будто снова в сердце забивают ледяной осколок, — Антон проходит мимо, в нескольких шагах мимо меня, а в его руках…

В его руках букет розовых лилий, — тех самых, что приносил когда-то мне каждое утро после сумасшедшей, лихорадочной и такой сладостной ночи.

В его руках пакет — и даже особенно присматриваться не нужно, чтобы понять, что в нем, — конфеты и шампанское. Ну, да, — круассан и латте — это как-то слишком мелко…

И только в очередной раз убеждаюсь, — мне бояться нечего.

Этот человек, втянувший в себя всю мою жизнь, наверняка меня не узнает при встрече, — да и о чем это я? Вот у него сколько таких! А если и узнает, то вряд ли она будет для него что-то означать!

Антон возвращается ко двору университета, — наверняка его пассия там, ждет, восторженно предвкушая продолжение дня. А мою грудь как будто раздирают тысячи взбесившихся кошек огромными когтями.

Кажется, сегодня о том, чтобы дооформить документы — и речи нет. Мне бы хоть с лавочки этой подняться. И домой доплестись. Радует единственное, что хоть недалеко. Но и появляться дома в таком виде не лучший вариант. Хотя… Похоже, я не смогу встать отсюда до самого вечера, — тело совсем меня не слушается, как чужое…