Она улыбается, но недолго, веселые морщинки возле глаз исчезают, и Клодин задумчиво продолжает:

– Знаете, сейчас, когда я говорю с вами, мне вдруг пришло в голову, что, может, это тоже сидит во мне, я как-то никогда об этом не думала.

Она замолкает на мгновение, остальные с любопытством ждут продолжения.

– Моя младшая дочка Зоар родилась на восьмом месяце. Роды начались страшно тяжело. У меня вдруг пошли схватки, и когда в больнице меня подсоединили к монитору, оказалось, что у меня полное открытие и что ребенок лежит поперек. Ее пробовали повернуть, но безрезультатно, и тут же меня спустили в операционную. Хорошо, что я понятия не имела, что такое кесарево. Муж остался снаружи, ему не разрешили зайти. Дочку вытащили быстро, мне ее показали, но не дали, потому что я была подсоединена ко всяким аппаратам. Счастье, что мой врач специально приехал прямо из дома, он спас мне матку. Операция длилась три часа, я думаю, что я была между жизнью и смертью. Муж говорил, что в тот раз я сама дала жизнь и сама же получила жизнь. С тех пор я очень боялась забеременеть, несмотря на то, что все у меня было в порядке.

Клодин замолкает, слышно только ее громкое тяжелое дыхание.

– И вот на фоне этих воспоминаний приближаются роды вашей дочки, – Нири смотрит на нее с нескрываемым сочувствием.

– Совершенно верно, – Клодин поднимает глаза на Нири. – Я как будто абсолютно об этом забыла! И как же я вам сказала, что все мои роды были легкими?! Это было как вчера, ровно двенадцать лет тому назад, мои последние роды. И это было очень страшно!

– Я так боюсь за Лиат! – вдруг вскрикивает она, прикрывая рот рукой.

– Это вовсе не значит, что у нее будет то же самое, – спешит успокоить ее Това, – подумайте логично. И медицина ушла намного вперед, теперь делают такое количество анализов.

– Слишком много анализов! – раздраженно говорит Рут. – В наше время к этому относились совершенно спокойно, что уж там надо так проверять? Ведь каждая кошка, каждая собака рожает. Проверяют, и проверяют, и проверяют; это только вызывает панику. Я не говорю, что вообще не надо проверять и что не надо читать книги, но ведь нельзя же все время только об этом и думать! Со всем этим балаганом вокруг женщине не дают жить спокойно, самой прочувствовать, что для нее подходит, разговаривать с малышом, петь ему. Так я вела себя, когда была беременна. А потом удивляются, почему дети уже рождаются нервными. Ведь на них действует настроение матери, сегодня это подтверждают ученые. Я много работаю с детьми, у меня есть группы йоги для детей, в том числе и гиперактивных. Их просто невозможно успокоить.

– Это правда, – откликается Това, – но с другой стороны, благодаря развитию биологии находят еще и еще данные, которые надо проверить. С одной стороны, я рада, что дочка делает все возможные анализы. Если есть такая возможность, то как же этим не воспользоваться? Но с другой стороны, это прибавляет забот. Я тоже с удивлением заметила, что переживаю за ее беременность больше, чем волновалась за свои. Но, может, это еще связано и с возрастом: когда я была моложе, я ко многому относилась иначе.

Орна снимает очки, протирает их краем рукава и произносит:

– Я иногда думаю о том, как она перенесет боль. Она мне все время твердит: «Мама, я – не ты! Я попрошу эпидуральную анестезию и не буду мучиться». Но когда я это слышу, то вместо того, чтобы успокоиться, я покрываюсь гусиной кожей! Я боюсь этой анестезии! От нее бывают страшные осложнения! Я настолько сопереживаю вместе с ней все, что происходит, что иногда мне хочется поменяться с ней местами, чтобы избавить ее от этого!

– Что вы имеете в виду, когда говорите «сопереживаю»? – спрашивает ее Нири.

Орна опять надевает очки.

– Мужчина не может знать, что такое роды. Ни ее муж, ни ее отец! Но я-то это прошла! Можно читать книги, смотреть фильмы – все это не то! Я помню свои роды до мельчайших подробностей, и я бы рожала вместо нее, если бы только могла!

– Орна готова рожать вместо Яэль, но она, естественно, не может этого сделать, – Нири обводит взглядом сидящих в комнате мам, на миг останавливаясь на каждой из них. – И все остальные, которые рассказывали здесь о своих опасениях и переживаниях, ничем не могут помочь ни себе, ни своим дочкам. Если я правильно поняла, вы чувствуете себя беспомощными по отношению к дочерям.

– Я хочу вам сказать, что быть матерью – это значит всегда, беспрерывно волноваться за своих детей, – Мики оставляет без внимания последнее замечание Нири. – Тем более, если ваша дочь ждет ребенка. Я тоже переживала за свою дочку намного больше, чем волновалась за себя, когда была в положении. Ведь я ее мама, и это ответственность совсем другого рода. Когда я сама была беременна первый раз, я вела себя обычно, как будто ничего не изменилось. Ее же я опекала, словно тяжелобольную: «Ты достаточно кушала, спала?» Мики держит у уха невидимый телефон.

– Каждый день я звонила ей, проверяя, что она ела: «Поешь мяса, возьми овощи!» А два раза в неделю я привозила ей еду, чтобы поела домашнего, еще горяченького. За собой я так не следила ни когда была беременна ею, ни второй раз, когда родился ее брат. К примеру, когда твой ребенок упал и ударился, ты сразу бросаешься к нему, чтобы пожалеть, обнять, а когда упадешь сама, сразу встаешь и продолжаешь идти, как будто ничего не случилось. И я считаю, что все начинается с беременности. Я вам говорю, – она протягивает руку, призывая всех ко вниманию, – связь матери с ребенком начинается, когда он еще зародыш. То же самое я говорю и своей дочке. Как только женщина чувствует шевеление плода, она начинает волноваться за него и не прекращает уже никогда. Я все время говорила ей: «Вот ты увидишь: как только почувствуешь, что он двигается, сразу ощутишь себя мамой».

Анна открывает рот, но Мики делает ей знак, чтобы подождала, и продолжает:

– Когда она была маленькой, я помню, как наблюдала за движением ее руки или ноги, и просто чувствовала, что они знакомы мне изнутри. Я помнила это ощущение, когда она била меня изнутри. Иногда я по-прежнему чувствую, что она все еще у меня в животе.

Она улыбается, но голос ее дрожит:

– А когда она родилась… Я никогда не забуду этого момента, какое это было счастье, – и добавляет, все еще сияя улыбкой, – и какое облегчение!

Матери одобрительно кивают, а Мики, вдруг посерьезнев, повышает голос:

– Но при этом я считаю, что роды являются травмой как для матери, так и для ребенка и что это еще больше сближает их. Я никогда не забуду этот миг, когда ее вытащили. Как я смотрела на нее; она кричала, а я мысленно говорила ей: «Ну, привет! Я твоя мама, я дала тебе жизнь! Это я кормила тебя овощами и мороженым целых девять месяцев! И это я пела тебе песни».

Мики опять смеется.

– Но если серьезно, из-за того, что я вынашивала ее внутри себя, кормила ее всем тем, что ела сама; из-за того, что она дышала воздухом, который давала ей я, и, в конце концов, пришла в этот мир из меня, где бы она ни была, мы связаны навсегда: я всегда буду волноваться за нее и оберегать ее. И то же самое происходит с ней с тех пор, как у нее появился ребенок, – Мики обращается к Нири. – Он для нее теперь важнее всего: она будет умирать от усталости, но сделает все, что необходимо, и только после этого пойдет спать.