– Я каждый раз говорю моему зятю: «Смотри, я тебя предупреждаю, – говорит Клодин. – Как только появятся самые что ни на есть маленькие признаки, ты меня сразу вызываешь! Пусть это будет в два часа ночи, неважно, даже в субботу». Я, правда, надеюсь, что Господь Бог этого не сделает – с тех пор, как умер муж, я соблюдаю субботу.

– Так вы тоже хотите присутствовать на родах? – спрашивает Това.

– Что значит, хочу присутствовать?! Хочу – это не то слово! И я тоже, несмотря на то, что рожала не один раз в своей жизни, я тоже, как точно подметила Маргалит, ничего об этом не знаю. Потому что, когда ты рожаешь, ты вся погружена в свою боль, в то, что происходит с тобой; ты абсолютно не в курсе того, что делается вокруг тебя. Мой муж был рядом со мной, вот он-то видел все. Поэтому, когда я думаю о том, что ей предстоит, все, что я чувствую, – это страх, и я хочу быть возле нее, поддержать ее, насколько смогу. Я только надеюсь, что мне позволят, что не оставят меня сходить с ума по ту сторону дверей!

– Может, это вас удивит, – добавляет Това, – но я тоже, несмотря на мой страх перед родами, надеюсь быть рядом с ней в больнице. То есть, что у меня будет достаточно сил, чтобы остаться, а она, в свою очередь, не будет так сильно страдать, что я не выдержу и убегу. С другой стороны, я не могу себе представить, что смогу сидеть за дверями, зная, что она мучается там, внутри. Так, может, самое правильное – вообще остаться дома. Снаружи, внутри – и так, и так тяжело!

– Так что же вы будете делать? – интересуется Клодин.

– Не знаю. В зависимости от того, где меня это застанет. Мне кажется, лучше всего быть дома. Сидеть и ничего не делать. Мне даже не мешает быть одной. Если я буду одна, то, верно, буду сидеть возле телефона. Возможно, я буду с друзьями. Да. Это не значит, что я не хочу быть там, я имею в виду за дверями, не внутри. Я была бы рада быть в больнице, но она этого не хочет. Она не разрешает. Она мне сказала: «Мы договорились, что я сообщу тебе, когда буду по дороге в больницу, а потом Хагай позвонит тебе, как только я рожу». Мне кажется, это он, отец ребенка, не хочет, чтобы я была с ними. Она как раз хотела бы. Он как-то мне сказал: «Вы будете дергать меня каждую минуту: я ведь буду внутри. И я буду чувствовать себя обязанным выходить, чтобы держать вас в курсе того, что происходит, и это будет меня раздражать. А я не хочу нервничать из-за вас». Я всегда нахожусь в напряжении, и это, по-видимому, действует на окружающих. А они нуждаются в спокойствии. Я не знаю, как это объяснить, но даже когда мне кажется, что я спокойна, люди вокруг меня нервничают, и не только мои дети, но и другие. Вот они и не хотят, чтобы я была с ними. Логично, не так ли? Я это понимаю. Как я могу сказать – нет. А если и скажу, то – что?

– Но вы бы предпочли быть там? – полуспрашивает, полуутверждает Рут.

– Да, – вздыхает Това. – Я бы хотела быть рядом. Я не вижу себя сидящей и держащей ее за руку. Я не думаю, что буду в состоянии, хотя, если бы она просила, я бы это сделала. Я уверена, что в конце концов пересилила бы себя. Я не такая уж слабая. Я боюсь, но мне в равной степени важно перебороть страх. Одно несомненно: я уже не дождусь того, чтобы все это было позади. На каждый телефонный звонок я бегу в надежде, что, возможно…

Мики, не дожидаясь, когда Това закончит, хватает Нири за руку:

– Послушайте! Когда она позвонила, сказать мне, что едет в больницу, первое, что я закричала, было: «Что случилось?!» – А она отвечает: «Ничего, я просто еду рожать!»

Мики так заразительно смеется, что и остальные сначала неуверенно, а затем с большим облегчением присоединяются к ней.

– Я вам клянусь, я совсем забыла, что она уже вот-вот должна родить, – возбужденно продолжает Мики. – Как-то она меня спросила, хочу ли я, чтобы мне позвонили уже после родов или все-таки до того. Первая моя мысль была, как было бы хорошо, если бы меня избавили от переживаний и сообщили бы, что она уже родила, но тут же я подумала: как же я могу пропустить роды моей дочки. Сегодня я точно знаю, что этим лишила бы себя многого. То, что я была там, видела все, что происходило минуту за минутой, и слышала из-за двери первый крик ребенка, очень укрепило связь между нами. И знаете, что я еще сделала? Пока моя подруга была там внутри вместе с дочкой, я не могла найти себе места от напряжения и чувства своего бессилия. Дошло до того, что мне стало тяжело дышать… Я побежала в магазин рядом с больницей и купила ей подарок, что-то от меня, что бы было бы рядом с ней, такую маленькую матерчатую куколку. Потом она мне рассказала, что каждый раз, когда схватка казалась особенно сильной, она сжимала эту куклу изо всех сил. Я же все эти долгие часы родов думала только о ней и, когда вошла в комнату и увидела у нее на руках ребенка, в первый миг даже опешила: что это? Откуда это у нее?

В комнате опять раздается смех. Нири обращается к Мики:

– Вы говорили о том, что роды – это травма как для матери, так и для ребенка, следствием которой является особенная связь между ними. После того, как вы описали роды вашей дочери, я думаю, что это еще один очень значительный этап в ваших взаимоотношениях; и не важно, находится ли мать непосредственно рядом с дочкой или за дверью родильной палаты, это событие, пренебрегать которым не стоит.

Она делает короткую паузу и продолжает:

– Плюс к этому, мне кажется, что сознание того, что ваша дочь у вас на глазах вступает в новый, незнакомый ей мир материнства, является потрясением и для вас.

– Я часто думаю о том, что, родив сына, она родит мне внука, – звенящим от волнения голосом вступает Клодин. – В тот момент, когда она становится матерью, я становлюсь бабушкой. И вы не представляете, как я этого жду!

На смену Клодин приходит Рут:

– Мне кажется, меня не так взволновало то, что я вдруг превратилась в бабушку, как то, что Талья стала матерью и что она держит на руках своего сына, что у моей дочки есть ребенок!

– А я все еще не могу привыкнуть к мысли, что Михаль уже родила, и это притом, что я не только видела, но и участвовала во всем, – вдруг посерьезнев, замечает Маргалит.

– Послушайте, – произносит Мики громким, полным драматизма голосом, – у меня было два кесаревых сечения, поэтому я никогда не видела, что у новорожденных синюшный цвет кожи. Когда его вынесли к нам, я зашептала своей подруге: «Он синий, он синий!». А она мне в ответ: «Он не синий, он нормальный». А я как сумасшедшая начинаю кричать: «Вы что, не видите, что он синий, вы что, ослепли?!» Тогда она, моя подруга, хватает меня, смотрит мне прямо в глаза…

Мики наклоняется к Анне, сидящей рядом с ней, смотрит ей в глаза и произносит тихим, уверенным голосом:

– Что ты кричишь, у тебя тут маленький ребенок!

Мики выпрямляется и произносит, обращаясь к группе:

– В ту же секунду я успокоилась. У меня тут маленький ребенок. Мне нельзя кричать. Это был потрясающий момент, который я запомню надолго.

Сквозь общий смех пробивается голос Рут:

– Я не поняла, про чьи роды вы сейчас рассказывали: про ваши или роды вашей дочки?