Он поцеловал ее еще крепче, его губы требовали от ее губ раскрыться, пока наконец, она не поняла, чего он хочет, а потом она испытала ни с чем не сравнимое удовольствие, хотя не была уверена, что сделала то, чего хотел он. Ее губы раскрылись, и его язык нырнул к ней в рот. Мора была потрясена и попыталась отстраниться, но в его руках она оказалась как в тюрьме. Его рот накрыл ее губы, а язык напористо облизывал ее рот, толкался в него, и от этих легких толчков она ощутила огонь во всем теле. Она ухватилась за Куинна, словно пытаясь от чего-то спастись, из ее горла рвались стоны, она цеплялась за крепкие мужские плечи.

Внезапно Мора почувствовала, что ей совсем не хочется вырываться из его объятий. Напротив, она жаждала оказаться еще ближе к нему, настолько близко, насколько это возможно. Собственный язык ее просто удивил — он сначала робко скользнул к нему в рот, а потом вел себя там очень нежно, но уверенно.

Лесситер не то засмеялся, не то застонал. Он прижал ее еще ближе к себе и снова впился в нее губами; его язык толкался в ее рот с голодной страстью и дразнил Мору. Черт, какие же нежные и мягкие у нее губы, как лепестки розовых маргариток. Он почувствовал, что его желание нарастает. Эта девчонка на вкус будет получше виски. Она похожа на вино, на крепкое вино с ароматом клубники.

Ее тело напряглось, когда она целовала его в ответ, ее губы были сладкими и жаждущими. Лесситер всегда брал то, что хотел, и на сей раз он поступил так же. Он слышал ее слабые стоны — казалось, это мяукает котенок. Он стал целовать ее настойчивее. Его мышцы напряглись, когда ее язык бросился вперед, словно совершая робкое па в возбуждающем танце, и Куинн тоже застонал.

— Вот так! Не стесняйся. Ты хороша, Мора! Ты и впрямь необыкновенно хороша.

— И ты тоже, — прошептала она, а он усмехнулся и снова набросился на ее губы.

Снежная буря бушевала за окном, разрывая темноту ночи. Скалистые горы вырисовывались вдали, они казались могучими великанами, которым нипочем бушующая метель. Но в гостиничном номере в камине потрескивало жаркое золотистое пламя, а нежные девичьи руки обнимали Куинна Лесситера. И то, что случилось в Хатчетте, превратилось в темное, уродливое пятно в его памяти, после того как Куинн влил в себя изрядную порцию выпивки и положил под себя страстную женщину. Это было то, чего он сейчас хотел.

Куинн стащил с Моры последнюю нелепую одежду. Сначала на пол полетели длинные панталоны, потом грубые коричневые носки. Им вдогонку он отправил тонкую нижнюю кофточку и штанишки с кружевами.

Нагая Мора была прекрасна. Соски ее маленьких сливочных грудей уже затвердели и превратились в тугие розовые пики — то ли от холода, то ли от желания.

Когда Куинн опустил ее на подушки и накрыл своим большим телом, он едва не обжегся — такая она была горячая. Но не только это он заметил, даже несмотря на туман от виски, затмивший ему разум. Он все же ощутил ее напряженность и расслышал невероятное, дикое биение женского сердца. Он приписал все это страху перед его именем и своей репутации в этих краях, хотя Мора и отказывалась признаться, что боится его.

— Ничего плохого я тебе не сделаю, Мора, — снова пообещал он. — Его губы ласкали ее шею. — Я хочу, чтобы ты получила удовольствие. Чтобы тебе было хорошо.

Она дрожала под ним, когда его рот накрыл пульсирующую жилку на шее, она дрожала, когда его губы осыпали поцелуями ее плечи, когда его губы прикоснулись к ее уху. Кожа Моры, теплая и нежная как шелк, пахла жимолостью.

— Восхитительно! — бормотал он ей в волосы.

Она зашевелилась, легла поудобнее, принимая тяжесть его тела. Когда он ладонью обхватил ее грудь, Мора задрожала, а ее глаза, устремленные на него, загорелись. Он сжимал ее грудь, дразнил ее тугой сосок большим пальцем и слышал, как глубоко в ее горле рождается низкий стон удовольствия.

Он жаждал ее отчаянно, безумно. Он изголодался по женщине. Когда Куинн стаскивал с себя одежду, она торопливо помогала ему; ее умелые пальцы расстегивали ему пуговицы и ныряли под ткань, касаясь его кожи сначала осторожно, потом с жаром, от чего кровь вскипела и забурлила в его жилах. Сладость и томление охватили Куинна, они проникли сквозь туман от виски и желания. Вспотев от усилий, он сдернул с себя рубашку, штаны и жилет и бросил их на пол, рядом с одеждой Моры. Выпитое виски, стремление забыться, страсть — все смешалось, все подгоняло Куинна взять ее немедленно.

Он прижался к ее нежному телу своим мускулистым, в старых шрамах торсом. Они осыпали друг друга голодными поцелуями, вжимались друг в друга, и каждый хотел еще большего, чем получал. Он впитывал в себя ее запах жимолости, наслаждался ее шелковистыми волосами, которые скользили по его груди и плечам. Он смутно чувствовал ответные ласки Моры, ощущал, как извивается под ним ее тело, как она тихонько стонет, а ее пальцы запутались в его волосах.

Мора отдавала ему всю себя, ее язык сцепился с его языком. Он чувствовал, как нарастает его желание, как растет напряжение, и гладил ее тело, все ниже и ниже спускаясь к бедрам. С томлением во всем теле он пробрался в теплые шелковистые глубины ее плоти.

Она вскрикнула, ее тело напряглось.

Куинн замер, уткнувшись губами ей в шею.

— Что не так, ангел?

— Ничего, — выдохнула она. Ее лицо залилось краской — от страсти, решил он. — Я… я… так неожиданно.

— Да уж, разумеется. Будто ты ничего такого раньше не делала.

Он засмеялся, успокаивая ее долгим горячим поцелуем.

— Черт! Ты так хорошо пахнешь, прямо как цветок, — бормотал он ей в волосы, потом внезапно поднялся и накрыл ее тело, а его кровь уже кипела от желания. Ее длинное, тонкое тело вдавилось в его тело, мощное и сильное, оно выгнулось ему навстречу, приветствуя его, а губы открылись, зазывая его язык. Он действовал грубо, жестко, уступая слепой яростной страсти, такой же древней, как сама земля.

Сердце Моры билось отчаянно, когда новые чувства затопили ее до краев. Она стиснула широкую спину Куинна Лесситера, отчаянно борясь с мучительной болью, которую он доставлял ей.

Но, даже сражаясь с болью и вместе с тем упиваясь новыми ощущениями, она не могла не удивляться, как этот мужчина, такой большой и сильный, способен быть таким невероятно, таким чудесно нежным.

Потом он широко развел ее бедра и вошел в нее. Боль пронзила ее. Казалось, она разорвала ее пополам.

Она закричала, ее глаза открылись, а тело окаменело. Но он горел в огне, в пожаре страсти и не обратил внимания на ее крик, а может быть, он был пьян или не мог остановиться, не закончив. Она ничего не понимала, она только знала, что он заполнил всю ее собой, он нырял в нее и выныривал, снова и снова, слезы катились у нее из глаз, по щекам, а ее тело беспомощно корчилось под ним.

Он гладил ее, целовал медленными, ласковыми поцелуями. Незаметно произошло чудо. Нестерпимая, острая боль отступила, и Мора сама начала двигаться. Эта боль была уже иная. Толчки были ритмичны, неустанны, они вовлекали ее в свой ритм.