В 1917 году они бросились в Россию в большевики, к Ленину. А германские юноши-ницшеанцы не колеблясь пошли в Национал-социалистическую рабочую партию Германии, как только ее возглавил Гитлер.

На самом деле, нервный и больной философ жизни, как медиум предчувствовал, что впереди большая резня. Что конфликта между правящим классом буржуазии и выросшим в ее тени, обслуживающим буржуазию четвертым сословием не избежать. Он правильно предчувствовал: буржуазия стремительно теряла пассионарность, в то время как четвертое сословие накопило запас ненависти. Четвертое сословие смотрело злыми глазами на достатки и привилегии буржуазии со злобной завистью.

Но более того, четвертое сословие желало править Европой и миром, желало реализовать свою волю к власти, установить свой порядок.

И пророк четвертого сословия вопил, кричал, широко разевая глотку, выплевывал слова для них, за них. Он был пророком тех, кто только родился или вот-вот должен был родиться. Когда Ницше умер, Гитлеру было 11 лет.

Уже через 18 лет после смерти Ницше в псих-лечебнице Гитлер возглавил германское восстание четвертого сословия. А еще через три года первые штурмовики — отряды СА — выйдут на германские мостовые. Эти будут искать чьи бы головы расколоть, станут философствовать кастетами и дубинками.

В таких местах всегда жарко. Мандолины… лимоны… кто пьет вино, кто пляшет с девушкой под мандолину… а вот дорожка, ведущая в парк. Следуем по ней и, поскрипывая песком, шагаем в направлении дома. Ни садовника по пути, ни сторожа. В начале прошлого века жили куда беззаботнее нас. Никакой охраны.

Остро пахнут южные деревья и травы. Возможно, в ветвях висят плоды, какие-нибудь именно лимоны, но в темноте они заведомо не видны, не стоит и напрягаться. Хрустнула ветка; хочу я или не хочу себя проявить? Я еще не решил. Южные ночи, тут черт ногу сломит. Никакой луны, но дорожка светлого песка все же заметна, песок выручает.

А вот и тусклый свет. Это окна. Идем на окна. Свет слабый, поскольку, видимо, пользовались еще свечами. Или у них уже есть электричество?

Тут, у самого дома, светлее. Терраса чуть выше сада, на террасе стоит дом. Остекленные крупные двери на террасу закрыты. Можно подойти и взглянуть. На первый взгляд, там мечутся люди, отбрасывая резкие тени.

Нет, там мечется только один человек! Он находится у камина, а у самых дверей террасы, по ту сторону от меня, горят на столе свечи. Пять? Десять? Так вот, человек мечется между камином и свечами, и все эти огни усугубляют каждое его движение, потому зрительное впечатление такое, как будто множество людей бегут, дерутся и при этом жестикулируют экспрессивно, как водится у итальянцев. Ведь каждый русский знает, что итальянцы жестикулируют от избытка страстей. Не правда ли, мы знаем?

Он не один. Мне удается, прильнув к стеклам, обнаружить, что он не один. Кроме него подле камина находятся еще трое. Две женщины и один неподвижный мужчина. Все они расположились в креслах.

Что он говорит? Он ничего не говорит, он издает звуки. Он воет музыку! Воет.

Кто-то идет. Это молодая женщина. Белый передник поверх черной мини-юбки и блузки темного цвета, но какого — неясно. Она подошла и тоже заглянула в дом. Улыбнулась. Кивнула мне:

— Добрый вечер, синьор!

— Добрый вечер, синьорина!

— Я служанка этих господ. Они не могут говорить. Во всем остальном они прекрасные люди. Они могут спать и плакать. Еще они не могут есть, — женщина улыбнулась, — что значительно облегчает мою работу. Ведь если бы мне пришлось кормить четверых, о, я была бы все время занята! Сейчас я пришла уложить их в постели. — Она порылась в сумочке и достала ключ. Вставила его в замок. — Вы хотите войти со мной? Хотите посмотреть на них поближе? Советую зайти. Они такие милые! К тому же очень известны во всем мире. Вы потом сможете рассказать вашим близким, что Вы с ними познакомились.

— Да, я войду с Вами. Собственно для этого я и пришел.

Она открыла дверь, и мы вошли. Пламя свечей дружно отпрянуло от нас к камину. И за нами влетели сотни бабочек и насекомых. Все они ринулись к свечам, так как давно замыслили умереть и ждали только случая, чтобы сделать это.

Человек, метавшийся у камина, остановился. К нам обратилось его внезапно нахмурившееся лицо. Из кресел ко мне вопросительно обратились еще два женских и одно мужское лицо.

— Я привела к Вам замечательного посетителя. Это человек из сада, он наблюдал за Вами, заглядывая с террасы. Прошу Вас, улыбнитесь ему. Я Вас представлю ему.

Она подвела меня к метавшемуся только что у камина человеку. Он оказался высоким, у него были очень густые усы; одет он был в длинный сюртук, похожий на пиджак, но не пиджак.

— Познакомьтесь, — сказала мне женщина-служанка. — Пожмите ему руку. Его зовут синьор Горки. Но порою я не уверена в этом, может быть, это синьор Нитцше, который сидит вот там в кресле, они очень похожи, я различаю их только по росту, когда они стоят рядом. Считайте, что этот синьор — синьор Горки.

Мы пожали друг другу руки. Рука у Горки была в меру теплая, скорее дружеская на ощупь.

— Пройдемте дальше.

Мы повернулись к одному из кресел, занятому женщиной. Сзади нас Горки издал «Траля-ляля-ляля! Траля-ля-ля!». Я обернулся. У него был довольный вид. Он подмигнул мне.

— Эту даму зовут Лу Саломе. Несмотря на совсем нерусское имя, эта дама русская, как и синьор Горки. Но они не образуют пару с синьором Горки. Она образует пару с синьором Нитцше, сидящим вот там, поодаль.

Она указала в глубину комнаты. Дама, тоненькая и коротко остриженная, улыбнулась нам. А из самого дальнего кресла раздался приветственный вой. Мужчина, сидевший в кресле, привстал, лицо его вышло из тени, попало в пространство света, источаемого свечами. Стало ясно, что служанка права, лицо и усы синьора из кресла были копией лица синьора Горки, того, что бегал у камина. Это не удивительно, поскольку широко известно, что синьор Горки подражал синьору Ницше и в ношении усов и в образе мыслей. Вот он и стал вторым синьором Нитцше. Либо оба они — синьорами Ництше. Либо оба — синьорами Горки… Мы сделали десяток шагов, и я пожал руку вставшему из кресла Нитцше. Рука оказалась холодной, твердой, но влажной.

— Вы не находите, Фридрих, что носите чрезвычайно странную и многоговорящую фамилию? — спросил я. — Нитцше звучит для русского уха как «Нет же», «Ниет же». Ваша фамилия созвучна тому духу отрицания, который бушует в Вас.

Нитцше улыбнулся из-под усов и кивнул. И кивнул еще раз.

— Поразительно! — сказала служанка. — Он Вас слышит и понимает. Обычно он не понимает людей.

— Здесь бывают другие люди?

— Очень редко. Он их не слышит. Даже не смотрит на них. Вас он услышал.

Я задал ему еще один вопрос, близкий к первому. Ництше уже следил за мной, ожидая вопроса.