Мы слегонца нюхнули в отеле и добираемся до клуба на таксо. Конрад редко выступает по коксу или ешкам, но траву курит тоннами и жрет, как кобыла с пивными титьками. Еще у него нарколепсия, и он забылся привычным глубоким сном в прихожей рядом с гримеркой, а место там людное – полно директоров диджеев, журналюг и тусовщиков. Я чешу с Мигелем в бар, чтобы обсудить дела, а когда минут через сорок прихожу проверить своего суперзвездного диджея, с ним уже что-то не так.

Он еще в отрубе, лежит на боку, сложив руки, но… ко лбу что-то приклеено.

Это… да это ж ебаный дилдо!

Осторожно тяну, но самотык пристал намертво. Веки Конрада шевелятся, но остаются закрытыми, и он негромко ворчит. Отпускаю.

«Блядь! Какой еще пиздюк…»

Карл! Но он в аппаратной для диджеев. Чешу обратно в гримерку, где Мигель беседует с Эмили, которая готовится выступать.

– Кто, блядь… вон, у него на бо́шке, – показываю, и Мигель идет проверить, а Эмили пофигистично пожимает плечами. – Карл… Вот пиздюк…

Влетаю в аппаратную, пока Карл заканчивает работать перед отмороженной публикой на танцполе, занятом всего на четверть. У моего плеча появляется Эмили, готовая его заменить.

– Суда иди, хуйло, – хватаю его за руку.

– Чё за нах…

Тащу его из аппаратной через гримерку в прихожую и тычу пальцем в дрыхнущего голландца с самотыком на бóшке:

– Твоих рук дело?

Мигель стоит тут же, оторопело вылупившись на нас. Карл ржет и шлепает каталонского промоутера по спине. Мигель нервно фыркает и разводит руками:

– Я ничего не видел!

– Кажись, у тебя очередная сложная управленческая проблема, бро, – ухмыляется Карл. – Я почесал на танцпол. Там была одна знойная кисуля, я с ней все время переглядывался. Можно бы ей подсунуть. Короче, не жди меня. – Он пихает миня в руку, а потом трясет Конрада за плечо: – Подъем, залупоголовый голландский нарколыга!

Конрад не открывает глаз. Просто переворачивается на спину, и дилдо торчит вверх. Карл уходит, оставляя меня разгребать эту ебаную жесть. Поворачиваюсь к Мигелю:

– Каким хуем суперклей удаляют?

– Не знаю, – признается он.

Хреново. Всегда чувствовал: еще чуть-чуть, и Конрада я потеряю. Крупные компании давно подбивают клинья. Ему голову вскружит. Это уже случилось с Иваном, бельгийским диджеем, которого я раскрутил, а пиздюк переметнулся, как только потекли отчисления. Я не могу допустить, чтобы с Конрадом произошло то же самое, хоть и чую неизбежное.

Наблюдая, как он кемарит, достаю свой «мак» и разбираю пару мейлов. Он еще в отключке, когда я смотрю на часы, – Эмили скоро заканчивает свой сет, и я трясу его:

– Корешок, пора отжигать.

Он моргает и просыпается. Глаза у него закатываются: периферическим зрением он замечает вверху что-то расплывчатое. Трогает лоб. Дергает за хуй. Больно.

– Ай… что это?

– Какой-то пиздюк… наверно, Юарт, хуйней страдает, – говорю ему, делая вид, что не придаю этому значения.

Заходит Мигель. Звукореж орет, что Конрад на очереди.

– Скажи Ночному Видению, чтоб держала пока оборону, – говорю и тяну за самотык. Тот словно растет у Конрада из головы.

Мигель наблюдает с растущим беспокойством и говорит гробовым голосом:

– Придется отвезти его в больницу, чтобы это убрать!

Руки у меня не такие уж умелые, и Конрад взвывает:

– Стой! Ты что, блядь, делаешь?

– Извини. После твоего сета, кор, рулим прямо в травмпункт.

Конрад садится, вскакивает, бросается к зеркалу на стене.

– Что… – Тянет пальцами за фаллос и визжит от боли. – КТО ЭТО СДЕЛАЛ? ГДЕ ЮАРТ?

– За пелотками охотится, братан, – робко предполагаю я.

Конрад с опаской ощупывает и тянет одутловатыми пальцами за член.

– Это не прикольно! Я не могу так идти! Надо мной будут смеяться!

– Ты должен играть, – напоминает Мигель, – у нас договоренность. «Сонар». Это указано в контракте.

– Конни, – умоляю, – выручай нас!

– Я не могу! Мне нужно это снять! – Он снова дергает и вопит, скорчив лицо от боли.

Становлюсь за ним, положив руки на его большие плечи.

– Не надо, с мясом оторвешь… Пожалуйста, кор, выйди, – упрашиваю. – Присвой это себе. Пусть это будет твоей хохмой.

Развернувшись, Конрад вырывается у меня из рук и, пыхтя, как скороварка, смотрит на меня с чистой, искренней ненавистью. Но он уходит со своим огромным хером во главе и бодро становится за пульты под аплодисменты и вспышки мобильных камер. Пухлик – молодец: он качает головой, и член болтается туда-сюда под взбудораженные крики с танцпола.

Эмили отступает и прыскает в руку:

– Прикол, Марк.

– Нихуя это не прикол, – заявляю, хотя сам тоже смеюсь. – Теперь попрекам не будет конца и краю. Он заставит меня заплатить моей кровью, по́том и слезами. Я рассчитывал, что он поможет мне раскрутить тебя и Карла, но теперь он уже классно не сыграет!

– Ничего не бывает просто так.

Еще как, нахуй, бывает. Хотя надо отдать Конраду должное: он умело скрывает огорчуху. На припеве своего хита «На седьмом небе» с рефреном «Сексо-сексо-пилка» он как бы дрочит болт под громкие чмаки и орет в микрофон:

– Обошаю хаус-муззик! Это полное мозгоебство!

Сейшен офигенный, но когда он заканчивается, Конрад, ясный перец, снова впадает в недетскую депру. Мы отвозим его в больницу, где его смазывают каким-то раствором и довольно легко отклеивают и снимают самотык. Медсестра вытирает губкой остатки клея со лба, но Конрад все равно смурной.

– Твой дружок Юарт пытается вернуться на сцену за счет моей репутации. Нифига не выйдет! Я стал посмешищем. Это уже во всех соцсетях!

Он показывает мне «Твиттер» на своем телефоне. Повсюду мелькает хэштег #долбоеб.

Следующее утро начинается с привычного расшатанного подъема перед новым полетом – на этот раз в Эдинбург. Благожелательная статья, которую я надыбал в сети, поднимает мне настроение. Ее написал влиятельный журналист по танцевальной музыке, который был на сейшене. Показываю Конраду, он читает, вылупив глаза, и откуда-то из глубины его груди доносится одышливое урчание.