– Ты готов? – спросила она. Даже после стольких лет ей трудно было смириться с тем, что для него это так легко.

– Справлюсь.

– Как всегда, – сказала она. Глаза ее были прозрачными, серыми, не считая двух широких полукружий вокруг зрачка, синего сверху и зеленого внизу. Белая была сине-зеленым бихромом, но эти цветовые дуги выцвели в ее глазах из-за того, что она давно не извлекала цвета. Но каждая дуга была максимально широкой, от самого зрачка до края радужки. Если она когда-нибудь еще раз извлечет цвет, она прорвет ореол: цвет рассыплется осколками по ее белкам, и ей придет конец. Потому она и не носила цветных очков. В отличие от других извлекателей на покое она даже не пыталась носить ненужных очков при себе, чтобы напоминать всем, кем она была прежде. Орея Пуллаур была Белой, и этого было достаточно.

Гэвин направился к возвышению. Над ним, на дуговых направляющих, чтобы использовать в любое время дня и года, висел огромный полированный кристалл. Ему он не был нужен. Да и прежде не был нужен никогда, но всем вроде было приятно думать, что ему требуется какой-то костыль, чтобы управляться с таким количеством света. У него никогда не бывало и светоболезни. Жизнь нечестная штука.

– Есть особые просьбы? – спросил он.

Как именно Призма ощущает дисбаланс мировой магии, по-прежнему оставалось тайной. Этот предмет, облаченный в религиозную бредятину, что якобы Призма напрямую связан с Ороламом и, следовательно, со всеми сатрапиями, никогда не изучался до того, как Гэвин стал Призмой.

Даже Белая почти со страхом спросила его об этом, а она была самой жесткой из всех женщин, которых только встречал Гэвин.

Не то чтобы они сильно продвинулись, но давным-давно Белая и Гэвин заключили уговор: она будет интенсивно его изучать. А он будет ей помогать, а за это она позволит ему путешествовать без Черной Гвардии, следящей за каждым его шагом. По большей части это работало. Иногда он не мог удержаться от того, чтобы подразнить ее, поскольку ему казалось, что за шестнадцать лет, которые он пробыл Призмой, они не узнали ничего. Конечно, когда он заходил слишком далеко, она приводила его сюда, говоря, что ей надо исследовать, как свет проходит сквозь его кожу. Так что придется балансировать. На открытом воздухе. Зимой. Нагишом.

Неприятно. Будучи Гэвином, Гэвин прекрасно усвоил, где проходит граница. Да уж, император Семи Сатрапий.

– Мне было бы приятно, если бы вы начали позволять Черной Страже выполнять свой долг, Владыка Призма.

– Я имел в виду урановешивание.

– Они всю жизнь учатся служить нам. Они рискуют жизнью. А ты исчезаешь каждую неделю. Мы договорились, что ты сможешь путешествовать без них, но лишь в чрезвычайной ситуации.

Служить нам? На самом деле все немного сложнее.

– У меня опасная жизнь, – сказал Гэвин. Они спорили по этому поводу постоянно. Несомненно, Белая понимала, что если она не устроит здесь показательной выволочки, он будет требовать большей свободы. Несомненно, она была права. Гэвин посмотрел на нее прямым взглядом. Белая ответила ему тем же. Черная Гвардия стояла очень-очень тихо.

Так бы ты управлял ими, братец? Или просто чарами заставил бы их подчиниться? Все в моей жизни завязано на власть.

– Ничего особенного сегодня, – сказала Белая. Гэвин начал. Призма, по сути, делает две вещи, которых больше никто не может. Во-первых, Гэвин мог расщеплять свет на составляющие цвета без внешней помощи. Обычный красный извлекатель мог вытянуть лишь одну полосу из спектра, кто пошире, кто поуже. Чтобы тянуть, им нужно видеть красное – красные скалы, кровь, закат, пустыню, что угодно. Или, как учили извлекателей в старину, они могли носить красные очки, отфильтровывавшие остальные цвета, кроме красного. Это давало меньше мощи, но все же лучше, чем полностью зависеть от окружения.

Такие же ограничения были у каждого извлекателя: монохромы могли вытягивать только один свет; бихромы два. Обычно это были соседние цвета, как красный и оранжевый или зеленый и желтый. Полихромы – которые контролировали два или три – были самыми редкими, но даже им приходилось тянуть из тех цветов, которые они могли видеть. Только Призме не нужны очки. Только Гэвин мог расщеплять свет внутри себя.

Это было удобно Гэвину, но больше никому пользы не приносило.

А приносило пользу вот что: стоя над Хромерией, когда свет струился сквозь его глаза, наполнял его кожу всеми цветами спектра, источая его сквозь все поры, он мог ощущать дисбаланс в магии по всему миру.

– На юго-востоке по-прежнему, – говорил Гэвин. – В глубине Тиреи, похоже в Келфинге, кто-то использует субкрасный, и много. – Огонь и жар, как правило, означали боевую магию. Именно к этому прибегало большинство военных предводителей и сатрапов, когда они хотели убивать людей. Никакой тонкости.

Количество субкрасного в Тирее означало, что либо у них тихая война или что новый сатрап Гарадул основал собственную школу для натаскивания боевых извлекателей. Соседей это не обрадует. Уж точно не рутгарского губернатора, захватившего бывшую столицу Тиреи Гарристон.

Вдобавок к избытку субкрасного использовалось больше красной магии, чем синей, по сравнению с последним балансированием Гэвина, и больше зеленой, чем оранжевой.

Эта система поначалу саморегулировалась. Если красные извлекатели по всему миру использовали слишком много красного, им становилось труднее тянуть цвет, и, соответственно, легче становилось синим. Запечатанный красный люксин рассеивался легче, а синий запечатывался лучше. На этом уровне это было неудобство, досадный факт.

Легенды рассказывали об эпохе до прихода Люцидония, принесшего истинное поклонение Ороламу, когда магические центры были рассеяны по всему миру: зеленый в нынешнем Рутгаре, красный в Аташе и так далее, везде поклонялись языческим богам и тонули в суевериях и невежестве. Один вождь вырезал почти всех синих. За несколько месяцев, как говорят, Лазурное море превратилось в кровь, все в воде умерло. Рыбаки по оба берега моря начали голодать. Несколько выживших синих извлекателей героически пытались восстановить равновесие собственными силами – используя столько синей магии, что извели сами себя. Моря очистились, красные извлекатели вернулись к прежнему порядку. Но на сей раз синих не осталось. Все, что использовало красный люксин, рассыпалось, моря снова стали кровавыми, начались глад и мор.

Так все и шло. Почти в каждом поколении страшные природные катаклизмы губили тысячи тех, кто верил, что они чем-то оскорбили своих капризных богов.

Призмы предотвращали такое. Гэвин чувствовал дисбаланс задолго до того, как тот проявлялся физически, и исправлял его, извлекая противоположный цвет. Когда у Призм не получалось, что было неизбежно после семи, четырнадцати или двадцати одного года, Хромерии приходилось предотвращать катастрофы более жестко – вдобавок к тушению пожара (иногда в буквальном смысле) они рассылали по всему миру послания, возможно, прося синих не извлекать цвет за исключением чрезвычайных ситуаций, а красным тянуть больше обычного. Поскольку каждый в жизни может вытянуть лишь конечное количество, это означало подталкивать красных к смерти, а синим не давать выполнять полезную работу во всех Семи Сатрапиях. В такие времена Хромерия с великим нетерпением ждала замены Призмы. И Оролам непременно присылал новую Призму в каждом поколении, или так гласило учение.