– Гадаешь, зачем я тебя сюда притащил? Понимаешь, Джейк…

Тут мальчишку передернуло.

– Понимаешь, – как ни в чем не бывало продолжал Фрост, – тобой заинтересовалась очень знатная особа. И ей бы хотелось встретиться с тобой лично. Только сейчас ты весь в синяках и грязи. Там, за этой вот дверью, душ и ванна. Ты ведь умеешь пользоваться краном?

– У нас на ферме была колонка, – мрачно ответил Джейкоб, не упомянув при этом, что колонка не работала еще со времен дядюшкиной юности.

– Вот и отлично. Умойся, приведи себя в порядок. В шкафу смена одежды. Кажется, я угадал твой размер. Переоденься, отдохни, а когда будешь готов, позвони вот в этот колокольчик.

Господин Фрост легонько щелкнул ногтем по серебряному колокольчику, лежавшему на столике рядом с кроватью. Колокольчик чуть слышно брякнул. Звон напомнил Джейкобу о недавней потере. Он будто вживую увидел, как широкополая шляпа валяется на грязной брусчатке, всеми забытая. Бубенчики никогда уже не заговорят или заговорят совсем не так.

– Я вижу, ты растерян и опечален. Всё, не мешаю больше, ухожу, ухожу…

И господин Фрост растворился в уютном сумраке комнаты – так и не успев услышать, что Джейкоб вовсе не горит желанием встречаться со знатными особами.

После нескольких минут борьбы Джейкоб все же справился с мудреным устройством по имени «кран», и в огромную ванну хлынула струя ледяной воды. Когда мальчик закончил купание, у него зуб на зуб не попадал, да и пол в ванной оказался издевательски холодным, вымощенным светлой каменной плиткой с морозными прожилками. Джейкоб быстро закутался в пушистое полотенце и подошел к зеркалу. Он никогда прежде не видел таких больших зеркал. Тетушка Джан иногда доставала из шкатулки маленькое, тусклое карманное зеркальце и, горестно поджав губы, подолгу в него смотрелась. Где уж выросшему в Долине дикарю вообразить, что существуют зеркала во всю стену. Это, узкое и высокое, в тяжелой раме со стершимися следами позолоты, казалось окном древней башни. Сквозь ясное оконное стекло смотрел мальчишка примерно одних лет с Джейкобом. Они вообще были похожи, только у зеркального мальчика светлые волосы будто припорошило ранней сединой или инеем, а глаза светились той же холодной прозрачностью, что шлейф Авроры и взгляд господина Фроста.

– Привет, – тихо сказал мальчик из зеркала и помахал рукой, словно хотел подкрепить свои слова или боялся, что его не услышат.

– Привет, – откликнулся Джейкоб. – Ты кто?

– Меня зовут Кей.

– Кей? Ключ?[4]

– Ага, – вздохнул серебряноволосый мальчишка. – Видишь, у меня даже имени человеческого не осталось.

– А я Джейкоб, – сказал Джейкоб.

– Я знаю, – кивнул Кей. – Я ждал тебя… Очень долго ждал.

– Постой, – подозрительно сощурился Джейкоб, – ты что, и есть та самая знатная особа, которой не терпелось меня повидать?

– О нет, – улыбнулся Кей, и улыбка получилась довольно грустной. – Какая из меня знатная особа? Я же просто кусочек стекла.

– Это как?

– Понимаешь, – вздохнул Кей, – когда-то я был обычным пацаном вроде тебя. И у меня была сестренка Герда. Она должна была найти меня. Но не нашла. Заблудилась, наверное, или придумала занятие получше. И я замерз. Я долго играл со льдом и замерз, превратился в ледяную статую. А потом тут сильно потеплело. Королеве пришлось перенести дворец наверх, а меня вот взять не успели, и я растаял. Остался только осколок стекла, который… в общем, не важно. Здо́рово, что мы наконец встретились.

– Ага… А зачем тебе я? – настороженно поинтересовался Джейкоб.

– Ты можешь меня освободить, – ответил мальчишка за стеклом, и непонятно было, утверждение это или вопрос.

– Освободить? Как?

– Просто возьми меня за руку. – Мальчик прижал ладонь к стеклу.

Джейкоб различил мельчайшие линии, и вот что странно – ладонь у Кея оказалась точь-в-точь как у него, с той лишь разницей, что у зеркального мальчика ладонь левая, а у Джейкоба – правая. Даже маленький шрам у основания большого пальца (поранился когда-то о колючку) совпал.

Джейкоб протянул руку – и как только пальцы коснулись гладкого ледяного стекла, что-то больно ужалило его в левый глаз. Нет, не больно. В сущности, не больнее иглы медсестры нынешним утром. Нет, поправился он еще раз, даже вообще не больно. Джейкоб отнял руку от глаза и огляделся. В зеркале отражалось его лицо. Соломенно-светлые волосы, не сходящий даже зимой загар, радужка такой голубизны и прозрачности, как небо над Полюсом Холода… Холод? Он легко отвинтил кран и сунул руку под ударившую струю. Вода не была холодной. Горячей, впрочем, тоже. Она была никакой.

Он плохо помнил, как оделся, как позвонил в колокольчик, как мигом явившийся господин Фрост взял его за руку и они спускались по лестнице, а потом ехали куда-то на чем-то, поднимались по ступенькам, и снова поднимались, и подъем казался бесконечным, но ничуть не утомлял… Очнулся он уже на площадке Смотровой башни, когда ветер ударил в лицо и ночь взглянула снизу тысячей желтых и синих кошачьих глаз, а сверху… Как же он сразу не разглядел, что Аврора – это сверкающий мех Ее мантии, а две звезды, нависшие над самой верхушкой Башни, – Ее глаза?

Королева улыбнулась ему и сказала:

– Ну, здравствуй. Кажется, тебя зовут Джейкоб?

Он не ответил. Что-то важное происходило в нем всю дорогу, пока добирались сюда, происходило и вот произошло, закончилось, как будто последний фрагмент пазла со щелчком встал на свое место. Да, и теперь он знал, что пазл – это всего-навсего головоломка из кусочков стекла. Ничего сложного.

– Джейкоб, – сказала самая прекрасная в мире женщина, – мне кажется, ты замерз. Хочешь, я тебя поцелую и тебе уже никогда не будет холодно?

Тот, кого еще так недавно звали Джейкобом, скривил в ответ тонкие, резко очерченные губы:

– Меня зовут Кей. Мне не холодно, и целоваться я не хочу. Я хочу играть.

Королева весело расхохоталась – и смех ее был как перезвон лучших серебряных бубенчиков.

Не все на свете роли величавы.

Мы суетно играем ради славы,

А смерть играет, к славе холодна.

Р.М. Рильке

Для Иенса шел не первый час борьбы со старой каргой – бессонницей. Борьбы паритетной и напрасной, похожей на драку двух саамских мальчиков, которую так ловко изображает на ярмарках по воскресеньям балаганный шут Бен Хромоножка. Измученный Иенс считал и пересчитывал гуляющих по полю овец, но пронырливая старуха уже успела остричь пару блудливых скотинок и, наслюнявив артритные пальцы, сучила из овечьей кудели свою унылую нескончаемую пряжу. Октябрьский ветер хозяйничал за стенами дома, бился в рассохшиеся за лето оконные рамы, наперегонки со сквозняками скакал по лестнице и настойчиво тряс хлипкую входную дверь. Устав сопротивляться кружению старушечьего веретена, Иенс накрылся с головой пледом и принялся вспоминать.