В статье, опубликованной в «Правде» в марте 1932 года, «Некоторые вопросы подготовки и расстановки кадров» Ежов продолжал высказывать радикальные взгляды на образование. Он с удовлетворением отмечал, что «ушли в прошлое многофакультетные университеты, оторванные от производства», а их место заняли специализированные высшие учебные заведения, подчиненные хозяйственным наркоматам, неразрывно связанные с производством и способные подготовить инженеров по определенным специальностям за три — четыре года. «Несмотря на сопротивление реакционной части профессуры, — как утверждал Ежов, — 40–45% учебного времени студенты стали проводить на предприятиях и, таким образом, лекционная система все больше и больше уступает место активным методам учебы». Обильно цитируя в этой статье Сталина и Кагановича, Ежов писал: «Наши высшие учебные заведения превращены в своеобразные предприятия, выполняющие заказы народного хозяйства на подготовку необходимых ему специалистов»{86}.

Ежов вернулся на работу в партийный аппарат в ноябре 1930 года в качестве главы распредотдела, одного из двух отделов, образовавшихся в результате разделения орграспредотдела{87}.[11]Это была ключевая должность по контролю за подбором и расстановкой партийных кадров. 21 ноября — через неделю после назначения — он был принят Сталиным в Кремле{88}. Тем самым он явно становился допущенным в ближний круг соратников Сталина. Четыре дня спустя по предложению своего непосредственного начальника в аппарате ЦК Лазаря Кагановича Политбюро разрешило ему присутствовать на своих заседаниях и получать все материалы, рассылаемые членам ЦК{89}. Другими словами, Ежов, хотя и не был членом ЦК, получал сведения о государственных и партийных делах наравне с членами Политбюро.

9 ноября 1931 года он снова был принят Сталиным вместе с Кагановичем, Молотовым и Ворошиловым; кроме них, также присутствовали заместитель председателя ОГПУ Генрих Ягода, Э.П. Берзин и С.А. Бергавинов{90}. Два дня спустя Сталин подписал постановление Политбюро о добыче золота на Крайнем Севере. Было решено организовать государственный трест «Дальстрой» под непосредственным руководством Берзина и под контролем Ягоды и установить для треста жесткую программу добычи золота. Бергавинов, в качестве первого секретаря Дальневосточного крайкома партии, должен был изучить возможности использования ледоколов. А Ежов, Ягода и другие должны были «разработать льготы, которыми будут пользоваться как заключенные переселенцы, так и добровольцы за хорошую работу на Колыме (сокращение срока наказаний, восстановление в правах гражданства, обеспечение семей добровольно уехавших, повышение оклада и т.д.)»{91}. Так было положено начало печально известной системе принудительного труда на Колыме.

После этой встречи произошел характерный инцидент. Когда Ежов выходил из Кремля вместе с Ягодой и Бергавиновым, Ягода предложил сесть в его автомобиль. По пути Ежов, одетый в легкое летнее пальто, очень сильно замерз. Ягода возмутился, что он так легко одет: как он мог так поступить, если на лечение его слабых легких были потрачены такие значительные средства! Ежов отвечал, что зимнего пальто у него нет. Тогда Бергавинов счел, что в таком случае он должен получить мех на зимнее пальто. В течение двух недель-он получил несколько отрезов беличьего меха, причем без всякого счета. По-видимому, Центральная Контрольная комиссия (ЦКК) узнала об этом, и затем Ежов послал объяснительную записку ее председателю Матвею Шкирятову, утверждая, что мех лежит неиспользованным в его квартире, и он готов поделиться им в любое время{92}.

Этот эпизод следует рассматривать в связи с проблемами со здоровьем Ежова. Еще раньше, в июне 1931 года глава лечебно-санитарного управления (лечсанупра) Кремля доложил Кагановичу и Постышеву, что Ежов страдает туберкулезом легких, мизастенией, неврастенией, вызванной напряженной работой, анемией и недоеданием. Ему требовался немедленный двухмесячный отпуск по болезни в санатории на юге — например, в Абастумани в Грузии или в Кисловодске{93}. В ноябре следующего года он снова сообщил ЦК, что Ежов болен еще и ангиной, а также страдает ишиасом. Ему требуется срочное обследование в Кремлевской больнице и диета, чтобы он мог поскорее вернуться к работе{94}.

В Казани, не позже июня 1921 года, Ежов женился на Антонине Титовой, партийной функционерке низшего звена, которая была на несколько лет моложе его. Она поехала с ним в Краснококшайск и Семипалатинск, но летом 1923 года отправилась в Москву для учебы в Тимирязевской сельскохозяйственной академии. В конце 1925 года супруги воссоединились в Москве. С ними жила и мать Ежова, которой в то время было немногим более 60 лет, и двое детей его сестры Евдокии — подростки Людмила и Анатолий Бабулины, учившиеся в Москве. (Сама Евдокия вместе с 4 другими своими детьми жила в деревне недалеко от Вышнего Волочка Тверской области.) После окончания сельскохозяйственной академии в 1928 году Антонина поступила на работу в наркомат земледелия на должность начальника подотдела. При помощи мужа она опубликовала книгу «Коллективизация сельского хозяйства и крестьянская женщина». Однако примерно в 1930 году они развелись, поскольку Ежов, никогда не отличавшейся супружеской верностью, завязал серьезные отношения с другой женщиной{95}.[12]

Ее звали Евгения Соломоновна (или Залмановна), урожденная Фейгенберг. Она родилась в 1904 году в большой еврейской семье в Гомеле, где ее отец был мелким торговцем. Там же, еще в юном возрасте она вышла замуж за Лазаря Хаютина. Потом она развелась с ним и стала женой журналиста и дипломата Александра Гладуна. С сентября 1926 года они жили в Лондоне, но были высланы из Великобритании в связи с действиями британских властей в мае 1927 года по отношению к советской торговой делегации и последующего разрыва дипломатических отношений между Москвой и Лондоном. Гладун вернулся в Москву, а Евгения стала на некоторое время машинисткой в советском торговом представительстве (торгпредстве) в Берлине, где летом 1927 года она познакомилась с писателем Исааком Бабелем и, возможно, имела роман с ним. По крайней мере, как утверждает вдова Бабеля, писатель знал Евгению еще со времени ее работы в одесском издательстве.

Прошло немного времени, и Евгения вернулась в дом мужа в Москве, а в ноябре 1927 года Ежов, вероятно, впервые появился у нее дома; они могли также встречаться и в санатории на берегу Черного моря. В 1939 году Гладун показал на допросе следующее: «Она называла Ежова восходящей звездой и поэтому ей было выгоднее быть с ним, чем со мной». В 1930 году Ежов женился на Евгении, которая взяла его фамилию. Они жили в центре Москвы. Евгения работала машинисткой в газете «Крестьянская газета», редактором которой был Семен Урицкий, с которым у нее, по-видимому, тоже был роман. Урицкий освободил ее от обязанностей машинистки, желая сделать ее журналисткой. У нее был своего рода салон, где она принимала писателей, артистов и дипломатов. Кроме Бабеля, постоянными гостями салона были писатели Лев Кассиль, Самуил Маршак, а также певец и музыкант Леонид Утесов{96}.[13]