и первенец родится статуей, это тебе придется его рожать.

Она делает глубокий вдох, и на секунду кажется, что на этом будет все, но затем она говорит «Послушай», и если я хоть что-то знаю об отношениях, так это то, что ни одно хорошее предложение не начинается со слова «послушай». Никто никогда не говорит «Послушай, это отличная мысль! Ты прав! Давай перестанем спорить!».

– Послушай, – говорит она. – Я много думала. Отчасти сама, отчасти… в беседе с Верховным Жрецом Кенни Соргенфреем.

– В беседе? Какой беседе?

– В одной из многих бесед, Питер.

– Почему ты много беседуешь с Кенни Соргенфреем? Предполагается, что ты просто возлежишь с ним – не обязательно с ним беседовать.

– Иногда после возлежания мы беседуем.

– Это не обязательно. Это не входит в ритуал. С каких пор это надо делать?

– Некоторые парни, – говорит она с надрывом в голосе, – любят поговорить после, вместо того чтобы просто засыпать. Вообще-то это довольно мило.

– Окей, вы беседуете. И о чем же вы беседуете?

– Как ты знаешь, Кенни возлежит со многими невестами – типа, с большинством невест, – и он говорит, что обычно не встречает невест с таким количеством… сомнений.

Итак, есть еще одна вещь, которую я знаю об отношениях: когда тебе говорят «У меня есть сомнения», это даже хуже, чем когда тебе говорят «Послушай».

– У тебя есть сомнения?

– Да, у меня есть некоторые сомнения.

Внезапно у меня появляется ощущение, что я говорю с какой-то другой Дороти – с новой, непохожей на прежнюю, Дороти, с которой я не умею разговаривать. Я пытаюсь посмотреть ей в глаза, но она не смотрит на меня.

– Ты беседуешь, у тебя есть сомнения – что с тобой происходит?

– Последнее время ты так много времени проводишь в каменоломне. Мне кажется, я тебя совсем не вижу, и… Я думаю, что это не знаменует ничего хорошего для нашего брака.

– Это «не знаменует ничего хорошего»? Кто вообще говорит «знаменует хорошее»? Это Кенни Соргенфрей сказал?

– Ну, он это сформулировал, но я сама уже думала, что знаменование из этого всего и правда не слишком хорошее.

– Я из кожи вон лезу в каменоломне, чтобы сделать идеальную свадьбу для тебя.

– А мне так не кажется. Мне кажется, что ты работаешь допоздна, потому что не хочешь проводить время со мной.

– Ты думаешь, я не хочу проводить время с тобой?

– Я просто говорю, что мне так кажется!

– Так если я не хочу проводить с тобой время, почему я вообще на тебе женюсь?

– Я не знаю! – кричит она. – Какие у тебя на то причины?!

В голову немедленно приходит сотня Ужасных Мыслей, но у меня не получается призвать хотя бы одну Хорошую Мысль, даже если бы моя жизнь зависела от этого. Поэтому вместо этого я выкрикиваю самую не-Ужасную Мысль из всех Ужасных Мыслей, пришедших мне в голову, которая звучит как: «У меня на то нормальные причины!»

Я никогда раньше не слышал, чтобы кто-нибудь говорил что-то с таким презрением, с каким Дороти выплюнула мне в лицо:

– У тебя на то нормальные причины?

– Да, – говорю я. – Нормальные. Типа я люблю тебя и хочу провести с тобой всю оставшуюся жизнь. Ну вот все эти тупые клише, что, даже когда я злюсь на тебя, я люблю тебя и что лучший момент каждого дня – это просыпаться рядом с тобой. И меня убивает, что это все – нормальная, типичная фигня влюбленных, потому что я хочу верить, что наша любовь особенная – что она больше и интереснее всех остальных, – но жестокая правда в том, что моя любовь к тебе именно такая – последовательная, предсказуемая и скучная.

Я вижу, как Дороти немного смягчается, что хорошо, потому что я не знаю, что еще сказать.

– Ты поэтому хочешь козлов на нашей свадьбе?

– Что касается всех этих козлов… я пообещал твоему отцу, что они у нас будут. Мне пришлось попросить у него еще денег, потому что я купил Яйцо Обета от Феликса Вожновски, а я не мог его себе позволить.

Дороти подносит руку ко рту. Ее глаза расширяются.

– Ты купил Вожновски?

– Да, – говорю я. – Это глупо. Все это глупо, но… Я люблю тебя.

Дороти улыбается.

– Ну, в этом нет ничего глупого, – говорит она отстраненным тоном, который, как я знаю, она использует в те моменты, когда хочет выглядеть невозмутимой, но, поскольку ее голос дрожит, а глаза блестят от слез, это выглядит так искренне, как только может быть.

– Нет? – спрашиваю я, и она качает головой.

– Ты шутишь? – она говорит мягко и нежно. – Я, блин, в восторге.

Так, позвольте сказать, если раньше я считал Дороти красивой, то теперь, когда я стою у алтаря и вижу, как она входит в Хорошую Церковь в свадебной мантии – а за спиной у нее виднеются витражи, – тут уж хоть до ста лет доживи, а все равно ничего прелестнее не увидишь. И в этот момент я думаю: это самый лучший из всех возможных способов отпраздновать свадьбу, потому что это свадьба с Дороти.

Мой младший брат сам проводит жертвоприношение – мы останавливаемся на пятидесяти козлах, хорошее круглое число, – и все проходит без сучка и без задоринки, однако спустя полчаса, пока тетя Эстель читает стихотворение Гертруды Стайн, оказывается, что один из козлов не умер до конца, он сваливается с жертвенного алтаря и начинает волочиться по проходу туда-сюда, блея, визжа и разбрызгивая кровь повсюду. Младший брат вскакивает с места и пытается справиться с ним, но этот скользкий паршивец отлично смазан кровью и кишками остальных сорока девяти козлов. Кровь брызжет повсюду, а моя мать наклоняется ко мне и шепчет: «Именно поэтому надо было нанимать профессионального заклателя».

Естественно, один из парней в Визжащем Хоре не выдерживает. Он начинает Реветь, Рыдать и Размахивать Руками. А затем его сосед начинает Реветь, Рыдать и Размахивать Руками. Не успели оглянуться, как все двенадцать лезут через скамьи с закатившимися глазами – и все Ревут, Рыдают и Размахивают Руками.

Тем временем тетя Эстель все еще читает стихотворение Гертруды Стайн, она не знает, что делать, поэтому просто читает все громче и громче.

Моя мать наклоняется ко мне и шепчет: «Бога ради, поможешь ты уже своему младшему брату или нет?»

Я выбегаю в проход, и мой брат загоняет козла прямо ко мне в руки. Я поскальзываюсь на крови и падаю на задницу, но крепко держу извивающееся существо, чтобы оно не сбежало. Брат дрожит, и я слишком поздно понимаю,